Печать
Категория: ВОСПОМИНАНИЯ
Просмотров: 1651

Клоуна вызывали?

 

 

1984 . А.Котляр на Пензенском телевидении.

 

  

  О цирке я мечтал давно.

     Нет, не так. Неправильно. Не о цирке, а о цирковом оркестре. Ежедневных гастролей по деревням, как это принято в филармониях, нет. Аппаратуру таскать туда-сюда не надо, сиди себе спокойно и работай на одном месте. Каждые полтора месяца новая музыка, народ приходит глазеть на слонов и канатоходцев, поэтому не чувствуешь себя голым под микроскопом, как на концерте, зарплата приличная… В общем, сплошные плюсы. Так мне тогда казалось. Ну, и естественно, профессионализм. Около десяти лет я ходил кругами, но решительных попыток пробиться в заветное учреждение не делал. Всё-таки побаивался, ибо мой опыт работы в большом составе исчерпывался всего лишь двумя годами службы в военном оркестре. Да и место было занято, а я «на живое» никогда не лез.

      Плюс ещё травмы руки… Сначала ладонь распорол ржавым гвоздём – зашили, хотя рука стала иметь тенденцию к сжатию в кулак, как у Ильича в мавзолейном гробу, если кто помнит. А потом и вовсе меня расстроил неудачно сросшийся перелом. Травматолог, подлец, свинью подложил. Я к нему не вовремя попал: он кино по ящику смотрел, а тут перелом какой-то. Ну, он без рентгена мне гипс наложил, глядя не на руку, а в телевизор, там как раз Шварценеггер кому-то голову откручивал. В общем, с музыкой пришлось завязать, поскольку я стал профнепригодным, и казалось, навсегда. Работал звукооператором в инженерной бригаде Дворца пионеров, где, кроме кручения регуляторов звукового пульта и нажимания магнитофонных кнопок приходилось паять какие-то схемы и перетаскивать мебель с этажа на этаж по прихоти администрации.  И тут главный инженер ДП Серёга Авдонин летом 1990 года подсунул халтуру – надо было полностью поменять проводку и повесить новые прожекторы и прочую дребедень на сцене концертного зала Пензенского училища культуры и искусства (сокращённо – ПУКИ). Не удивляйтесь, в советское время не все учреждения имели благозвучную аббревиатуру своих названий, ну, например, местный Строительный институт именовался ПИСИ. Впрочем, в постсоветский период мозги у реформаторов не просветлели – чего стоит вывеска на фасаде Третьей поликлиники – МУЗ ГБ №3 (вполне подходит вариант расшифровки «3-й отдел Музыкальной Госбезопасности»). А уж всем известный Дворец пионеров и вовсе стал именоваться МОУДОД ДДЮТ. Хрен выговоришь.

 

Здание Пензенского училища культуры и искусства.

 

 

     Ну, в общем, полезли мы на кульковский чердак с плоскогубцами в зубах. Это было совместное предприятие двух инициативных прохиндеев: нашего инженера и циркового начальника электроцеха Сашки Комарова. Видать, в Кульке вообще некому было этим заняться. И тот цирковой деятель тоже своего человека на халтуру отрядил – Мишку Ахмаева, барабанщика из оркестра. Я его знал, но у нас было шапочное знакомство, вместе мы никогда не играли. «Привет. Ты чего тут?» - «Да так, халтурю. А ты?» - «Аналогично». Ползали мы по пыльному чердаку где-то с месяц, иногда спускаясь на сцену передохнуть. Ну, мимо стоящих тут же концертных роялей мне пройти было трудно, и я как-то открыл крышку и попробовал что-то побренчать. Мишка послушал-послушал, а потом взял и спросил: «А ты не хотел бы поработать в цирковом оркестре?»

      Ну надо же… В такой вот неподходящий по здоровью момент. Один из пальцев еле-еле двигался. И чего делать? Не-ет, надо соглашаться! Пусть лучше выгонят с треском, но шанс упускать нельзя. И я утвердительно мотнул головой. «Ты не боись. Если чё не так – подскажем, поможем, научим. Ученье – свет, а неученье – культпросвет» - ободрял меня Ахмаев. Прожектора мы в Кульке к августу кое-как доделали и разбрелись по своим углам. А в сентябре начался сезон, и я пришёл в круглое заведение.

     В дело пропихивания меня на освободившееся место подключился ещё один человек из числа авторитетных музыкантов оркестра – Вовка Васильев (Малый). Вдвоём с Ахмаевым они взяли меня под белы рученьки и завели в кабинет Главного дирижёра. После очень краткой беседы мне было велено написать заявление. Только я упросил не брать меня сразу на постоянную работу, а как бы на испытательный срок, ибо сильно сомневался, подойду ли я со своими скромными способностями для такой ответственной деятельности. Мне пошли навстречу, и я был оформлен, как совместитель.

 

Здание пензенского цирка.

 

     Надо сказать, что освободилось не место пианиста, а место гитариста. В связи с пьянством. К тому моменту все нетрезвые гитаристы в городе были перепробованы, а трезвые нюхать навоз не желали, поэтому начальство решило больше не искушать судьбу и постановило заменить мастера шести струн на органиста. Поскольку к тому моменту опыта работы по дирижёрской руке у меня почти не было, то облажался я в первый же день. Не вступил вовремя. На второй день тоже чего-то отмочил. А уж закончить вещь одновременно со всеми музыкантами по жесту дирижёра у меня вообще получалось через раз. Прямо хоть плачь. Или увольняйся. Были у меня такие мысли. Даже как-то ночью приснился Народный артист СССР Владимир Оскал-Оол, со свирепым видом указывающий мне пальцем на выход. Месяца три, наверное, я «вылетал» при снятиях из довольно слаженного звучания оркестра, потом всё-таки приспособился.

      Специфика цирковой работы предполагает неожиданные для музыкантов завершения музыкального произведения в любом месте по дирижёрской руке. Также имеют место повторения по нескольку раз одного и того же куска музыки – это называется «крутить». Всё это происходит потому, что у артистов в манеже случаются какие-то заминки, либо наоборот – затяжки по времени. То жонглёр свои предметы рассыпал, то гимнаст сорвался – приходится повторять. Про животных отдельный разговор, они иногда совершенно не хотят работать, крутятся как попало, и приходится их «ловить». Ловлей животных занимается маэстро, а музыканты, соответственно, ловят жесты дирижёра. А как поймать, если один глаз в ноты смотрит, другой на клавиши? Где же мне третий глаз взять, чтобы за дирижёром следить?

      Публика сидит в зале и думает: «Ай, какая лошадка умница! Точно под музыку копыта переставляет. Какая музыкальная!» Хрен вам. Это оркестр там наверху, весь в мыле, пытается попасть ей, дуре, под ногу, а кобыла как шла у себя в совхозе, так и идёт.

      Запомнилась фраза Малого, сказанная им после репетиции с одним из солистов филармонии, у которого с чувством ритма было весьма проблематично: «Не-е, всё-таки под лошадь легче, чем под такого…»

 

 Кратко о структуре.


     13 – счастливое число. Но не у всех. У цирковых артистов. Стандартный диаметр циркового манежа – 13 метров. Это в равной степени касается Большого Московского цирка на проспекте Вернадского и захудалого шапито на 500 зрительских мест. Отсюда всевозможные поверья и легенды в цирковой среде, всякие были и небылицы, а также анекдоты и стихи. Человека, хоть немного поработавшего в цирке и проникшегося его духом (а заодно и неистребимым запахом навоза) можно отличить сразу же по одному только произносимому слову: «манеж». Цирковые люди никогда не называют площадку для выступлений словом «арена». Кстати, при строительстве Пензенского цирка в 1965-м году энтузиасты экономии настолько вошли в раж, что не только возвели крайне тесные помещения, но и диаметр манежа сузили на полметра, что потом в течение многих лет создавало определённые проблемы при установке клетки для хищников или какого-то другого оборудования.

     У людей, работающих в цирке, через определённое время на языке образуется мозоль. Это происходит по причине задавания со стороны населения одного и того же вопроса: «Чей цирк приехал?» Соответственно, дальнейший разговор проводится каждый раз без изменений, как по рельсам.

     - … Ну… Это… Наш, советский.
     - Да не. Я спрашиваю, чей? Откуда?
     - Да пёс их знает, где они до этого были. Может, в Воронеже, а может и в Чите.
     - Да не! Я же спрашиваю, из какого они города!

     И т.д., и.т.п., то есть разговор глухого со слепым. Происходит это оттого, что подавляющее большинство населения думает, будто в каждом цирке есть свои артисты, как в драмтеатрах и филармониях. Ни фига.

     Все цирки СССР были объединены в систему «Союзгосцирк», и все артисты работали именно в этом Главке Министерства культуры, а не по конкретным циркам. Артисты, независимо от места прописки, были включены в единый так называемый «конвейер», который гонял программы по нашим необъятным просторам. Например, программа, где «гвоздём» была дрессировщица Дурова, ехала в Нижний Тагил, а другая, под руководством Шевченко, выступала в это время в Рязани. Потом их сменяли другие, а эти отправлялись во Владивосток и Кишинёв соответственно. Ну, и так далее. То есть огромная, на всю страну, карусель.

Значок «Союзгосцирк»

 

     В летний период зимние стационарные цирки на периферии традиционно не работали (кроме столичных), вместо них в «карусель» впрягались десятка два шапито и летние стационары. Ещё цирковая империя включала в себя одно-единственное цирковое училище, несколько маленьких музеев, передвижные зверинцы и сеть гостиниц по всем городам, где были кирпично-бетонные цирки.

     Трудовые книжки циркачей лежали по адресу: Москва, ул.Пушечная, 4, причём в те благословенные времена не только у артистов, но и у музыкантов оркестра. Таким образом все казанские или читинские лабухи официально были московскими. Потом, в связи с ускорением, гласностью и прочими прелестями, посетившими нас во второй половине 80-х годов, в штате Главка остались только артисты и оркестровые дирижёры. А уж когда страну совсем растащили на удельные княжества и ханства, то и дирижёров оттуда вышибли, отдав оркестры полностью во власть местных директоров.

     Постепенно численность оркестров стала стремиться к нулю, и если при открытии Пензенского цирка в оркестровой ложе благополучно существовало 18 музыкантов, то заканчивали мы свою карьеру в 2010-м году в ополовиненном составе. Сама цирковая система в 90-х годах тоже рассыпалась на части, в результате в некоторых сильно независимых государствах типа Армении или Латвии оказалось по одному-единственному цирку, а в особо передовых европейских Литве и Эстонии их не стало совсем.

     После контрреволюции 1991 года прихватизаторы быстренько смекнули и вывели из состава «Росгосцирка» оба московских заведения, снабдив их чиновниками по связям с заграницей, и завели собственных артистов, а Главк остался без своей площадки в столице. Пришлось поставить два цирка-шапито в разных концах Москвы, тем самым хоть как-то решив проблему трудоустройства артистов.

 

Оркестр.


     Оркестр в цирке, хоть и является как бы самостоятельной творческой единицей да ещё и в статусе профессионального коллектива, на деле полностью зависит от капризов обитателей манежа. И даже несмотря на декларируемую на бумаге власть Главного дирижёра в выборе играемых произведений, мы послушно исполняли волю артистов, зачастую разбирающихся в музыке, по выражению киношного Штирлица, «как заяц в алгебре». Особенно весело нам было, когда напыщенные артисты просили что-то этакое им сыграть на «ёнике» или «дробовичке». Относительную свободу оркестр имел только при исполнении увертюр, да и те директор постоянно требовал играть покороче, не дольше 40 секунд.

     Всю остальную музыку, то есть ноты для оркестра, артисты привозили с собой. Поскольку на смену программы отводилось всего три дня, то главным качеством музыкантов считалось умение читать с листа. Один день – проигрывание новых незнакомых нот (произведений 30-40), второй день – совместные репетиции оркестра с артистами, третий день – прогон (генеральная репетиция). И всё. Успел выучить или не успел – никого не трясёт. Билеты уже проданы. Так что надо было успевать.

     Музыка попадалась всякая. От Моцарта и Чайковского (адаптированных, естественно, под эстрадный оркестр) через джаз и советские песни до «Бони М» и «АББА». Подавляющее большинство произведений было написано специально для цирковых номеров с учётом специфики жанров.

 

«ТИМЧЕНКО» (династия дрессировщиков морских львов). Пенза, 1991.

 

     В самом начале карьеры мне достались ноты органной Токкаты ре минор И.-С.Баха. вещь такая, что на одной клавиатуре сыграть очень затруднительно: руки заплетаются одна за другую. Пришлось срочно привести в рабочее состояние стоящий в углу без дела двухклавиатурный электроорган. Поскольку И.-С.Бах сочинял несколько сложнее, чем В.Шаинский, то я вынужден был остаться после общей репетиции и мурыжить токкату до приемлемого звучания. Ближе к полуночи у меня стало получаться, но на следующий день мне артистами была объявлена обидно-радостная новость, что эта вещь не нужна, её отменили.

     Периодически артисты меняли надоевшую музыку на новую. Для этого писалась заявка в Репертуарный отдел Главка, и к делу подключался кто-то из прикормленных композиторов. Если к моменту окончания работы над новым шедевром акробатского джаза или жонглёрского диско заказчик-артист находился в Пензе, то мы становились свидетелями соединения старого номера со свежей музыкой. Собственно, почему «свидетелями»? – мы были активными участниками процесса. Композитор приезжал, раздавал ноты, и самолично вставал за дирижёрский пульт. Артисты слушали, делали замечания, автор, потихоньку матерясь, тут же что-то исправлял (как правило, в сторону сокращения), а мы послушно играли. Заканчивалось всё это как и положено – пьянкой.

 

«ВОЗДУХ». Пенза, 1991.

 

     Из сочинителей, притаскивавших нам свои творенья, запомнился дирижёр Киевского цирка Марк Резницкий, написавший неплохие вещи для акробатов в современном стиле, и москвич Николай Песков, выдавший фразу: «Хиты для мультфильмов пишут только двое – я и Шаинский». Нам он подсунул музыку для лошади. Лошадь работала с артисткой Львовой, которая в полном соответствии с принципом внешнего подобия хозяина и животного, поразительно походила на свою белую кобылу. Прямо хоть сейчас седло одевай – и вперёд! Были даже подозрения, что питается овсом. Между прочим, музыка была действительно неплохая.

 

Николай Песков (слева) – руководитель группы «Искатели». Берлин. 1974.

 

     А с тем двухмануальным электроорганом однажды вышел такой казус. В манеже работали акробаты с першами. Кто не в теме, поясняю: перш – это такая длинная палка, которую держат вертикально. «Нижний» артист ставит её на плечо или на голову, а «верхний» забирается по ней до конца и там показывает всё, на что горазд. Когда готовился самый сложный трюк, Михалыч нам показывал «тише», а потом и вовсе «снимал» звучание оркестра. Наступала напряжённая тишина, зал замирал в ожидании эффектного сальто…

     И вот тут встаёт со своего места чуть подвыпивший трубач Славка Антипов (они сидели ступенькой ниже передо мной) и спрашивает: «А эт чё такое?» Пальцем он показал на торчащий металлический стержень с задней стороны органа. Поскольку устройство электроинструмента я знал приблизительно, то развёл руками и ответил: «Да фиг его знает. По-моему, это блокировка пружинного ревера. Когда его переносят с места на место, то крышка его прижимает, чтоб не болтался». Славка стал развивать мысль дальше. «А если нажать?» - спросил он. Я вновь сделал неопределённый жест и сказал: «Ну, нажми».

     Он нажал.

     Пружина ревербератора исправно сработала и со всей силы хлобыстнула изнутри по деревянному корпусу органа. Поскольку к тому времени новые колонки оркестра были развешаны по всей окружности зала, то звук, сравнимый с выстрелом из морского шестидюймового орудия системы Канэ, обрушился на зрительный зал со всех сторон. Что было со зрителями, я не помню, но не хотел бы оказаться на их месте. А «верхний» артист с перепугу рухнул вниз. конечно, он не разбился, а повис на страховочной лонже, но матерных слов мы потом наслушались. И от артистов, и от Михалыча, и от инспектора манежа. Свалили всё на неисправность аппаратуры.

 

1991. Оркестр Пензенского цирка.

 

     Вообще с артистами у нас отношения складывались по-разному. Это не от нас зависело, мы всегда вели себя одинаково. А вот у них бывало всякое. Клоун Володя Симоненко вообще от нас не вылезал, причём забавлял нас анекдотами беспрерывно, и в смысле раздавить бутылочку был компанейским и нежадным товарищем. Тереза Васильевна Дурова в каждый свой приезд обязательно приходила в оркестр и очень доброжелательно с нами общалась, рассказывала какие-нибудь истории из своей богатой биографии. Но бывали и такие, у которых к оркестру были только претензии и больше ничего. Ну, ещё брезгливость и высокомерие. Как правило, чем слабее номер, тем больше капризов и пафоса.

 

«ДУРОВА ТЕРЕЗА ВАСИЛЬЕВНА». Пенза, 1991.

 

     С их «братьями меньшими» у нас особых инцидентов не было. Все происшествия как-то обходили оркестр стороной. Лишь однажды страшная обезьяна с собачьей мордой, гривой льва и нереально красной жопой (по-научному это павиан гамадрил) запрыгнула в оркестр и уселась на место барабанщика. Барабанщик к тому моменту уже был в коридоре, да и весь оркестр в две секунды, спотыкаясь и давя ногами саксофоны, успел выскочить из оркестровки. Дело нешуточное – такая «дальняя родственница» человека запросто может лошади кишки наружу выпустить…

     И ещё был моментик, когда моя предшественница в фортепианных делах Вера Позднякова выпросила у дрессировщика «на пять минут» ручного львёнка (размером с овчарку), постучалась к дирижёру в кабинет, и вошла. Только вошла она не сразу, а сначала пустила внутрь этого молодого льва. Когда она сама, держа поводок, заглянула внутрь, побледневший Михалыч уже стоял на столе… Я думаю, каждый может себе представить его ощущения и те слова, которые он высказал по адресу шутницы.

     Все остальные события, как то: откусывание пальцев, снятие скальпов, растаптывания копытами и прочие прелести цирковой жизни, протекали без непосредственного участия оркестра.

 

По ту сторону занавеса.

     Помимо «своих», то есть цирковых артистов, мне ещё довелось лицезреть наших звёзд эстрады за кулисами. Не специально, конечно. Просто идёшь по коридору, а навстречу, допустим, мужик с чемоданом на колёсиках. «Где тут у вас директор находится?» - «А вон в ту щель пролезайте и наверх по лесенке» Это Игорь Саруханов. Или стою, жду коллегу около служебного входа, опять мужик прётся, седой такой, важный. «Где у вас администратор?» - «Да хрен его знает. А что, сильно нужен? Вообще-то, я сейчас наверх иду, могу встретить. Как доложить, если что?» - «Киркоров» - «Ладно, сейчас найду». Это старший был, Бедрос его зовут. А младший, который лупоглазый, Пугачёвой муж бывший, тот мне на глаза не попадался, но после концерта в цирке так увлёкся раздачей автографов поклонницам, что опоздал на поезд. Пришлось срочно на машине его доставлять в Каменку, догоняя нашу «Суру», а там пересаживать. Между прочим, он и сюда и назад в Москву выкупил полностью целый вагон и ехал там абсолютно один, в тишине и покое. Но, как мы видим, покупка вагона всё равно не сработала – поезд ушёл строго по расписанию.

     Пришлось мне и поприсутствовать на концерте «певицы» по имени Глюкоза. Просто надо было двух фанатеющих детей бесплатно провести, а поскольку ещё и родителей я уже не смог протащить, то мне пришлось быть там в роли няньки. Глянул я на это чудо сверху из оркестровой ложи и пошёл к себе чего-то там мастерить по электрической части, регулярно выглядывая с целью контроля за своими подопечными. В один прекрасный день весь наш оркестр не пустили на порог в связи с концертом группы «На-на». Как мы ни пытались убедить добрых молодцев из ОМОНа, что эти лабухи нас совершенно не интересуют, а пройти нам нужно исключительно в бухгалтерию за зарплатой – не помогло. А два амбала-телохранителя Ларисы Долиной вообще поставили меня лицом к стене и велели держать руки на затылке, пока мимо не прошла их патронесса по маршруту гримёрка – женский туалет. Вот это бдительность!

     Многосторонне одарённый человек поэт-певец Анатолий Горохов приезжал к нам году в 93-м. С целью напомнить зрителям о своём существовании. Меня вызвал Жидков, велел настроить пианино и вообще там на сцене прибраться. Настраиваю, заходит Горохов, поздоровался, смотрит, чего я делаю. Вы, говорит, долго ещё? Я сказал, что практически закончил, можно тряпочкой протереть и всё будет в ажуре. Железки свои собрал, пальцами по клавиатуре пробежался, чтоб он понял, что перед ним не просто настройщик. А то вижу, что он так это свысока на меня поглядывает, как на насекомое. Освободил ему место, он полез на эту ступеньку к пианино. Сел и говорит: "Надо малость мне порепетировать. А то я уж свои песни забыл. У меня такая есть "Наша служба и опасна и трудна", знаете?" И смотрит на меня с ухмылкой как на отсталого колхозника. Я говорю: "Знаю, а как же". Он: "Ну вот, надо мне поиграть, а то вдруг вместо доминанты возьму субдоминанту" - и опять ухмыляется, как бы проверяет меня, знаю ли я такие мудрёные слова. И не понимает, видимо, что тем самым выдаёт как раз свой уровень...
 

Анатолий Горохов, певец-песенник.


     Мишка Ахмаев в тот же день поделился разведданными (распространёнными по цирку самим гастролёром), что Горохов, оказывается, курировал оркестр В.Людвиковского. Эх, думаю, ни хрена себе… Интересное кино будет, если облажаемся. Ну, концерт у него на следующий день, кажется, был назначен, а в этот день мы работали как обычно. И нас с Михалычем чего-то вызвал Жидков. Заходим в директорский кабинет, а там Горохов сидит. Жидков нам какие-то указания дал, я уже не помню, это всё ерунда, а Горохов понял, что перед ним Главный дирижёр цирка и решил опять чего-то показать нам, глухим крестьянам. "Маэстро, вот Вы когда будете играть увертюру, там надо делать так: вопрос - ответ, вопрос - ответ, как это вообще в музыке принято. Понимаете?" Михалыч, конечно, офонарел от таких ценнейших указаний, но стоит молчит, лицо каменное. Горохов чего-то ещё напутственное нам сказал, и мы пошли. Выходим в коридор, Михалыч спрашивает: "Ты чего-нибудь понял? Он о какой увертюре речь вёл? Где там вопрос- ответ? Он её вообще слышал?" Я говорю: "Не знаю, но если он вот таким же макаром курировал оркестр Гостелерадио, то я им не завидую".

     Есть такая порода людей, которым надо обязательно быть «при ком-то», желательно при очень знаменитом и уважаемом. Ввиду собственной никчёмности. Знавал я таких и до цирка, и после. Некоторые даже придумывали себе несуществующие в природе звания типа «заслуженный деятель хорового общества» или объявляли себя членами Союза (композиторов, писателей, художников – на выбор), и так далее. Тусовались, где только можно (то есть, куда их пускали) и хвастались своим знакомством со знаменитостями.

     Возле нашего оркестра тёрся один из таких. «Деятель на все руки» по прозвищу Леопольд. Уникальная личность. Таксист-фотограф, причём со всех работ изгоняемый за необязательность, непрофессионализм и пьянство. В младые годы приобрёл себе футляр от кларнета и стал ходить в музыкальное училище, причём очень регулярно. Преподаватели, с которыми он усердно здоровался в коридорах, принимали его за студента с какого-то курса, а студенты… не знаю, за кого. На преподавателя он явно не тянул. Скорее всего, «однокашники» считали его неким заочником, благо в те годы музыкантов было пруд пруди, и немудрено было запутаться. Вот так он четыре года с пустым футляром и ходил. А потом, когда «закончил обучение», объявил себя профессиональным музыкантом. Наполовину всерьёз. У него вообще было всё наполовину всерьёз.

     За настоящего его принимали только бабки-вахтёрши в цирке, коим он успешно вкручивал мозги по поводу своей персоны. Они и впрямь думали, что это известный композитор, только что сочинивший новую увертюру для циркового представления, явившийся самолично продирижировать новым произведением, поскольку наш маэстро Михал Михалыч слабоват в смысле профессионализма, и никак не может осилить размер 17/8. С «более великими» личностями ему близко сойтись не удалось, но относительно демократичный коллектив циркового оркестра его не отталкивал, даже наоборот, привечал. В основном его держали в роли шута и в качестве посыльного за водкой. Суетливость его и желание сделать кому-то приятное частенько оборачивались медвежьей услугой. Расскажу только об одном случае из десятков подобных с его участием.

     Однажды, маскируясь от дирижёра, музыканты слили принесённый самогон в электрический самовар. Предполагалось как бы невинно «попивать чаёк» во время работы. Тут эти чёртовы администраторы дали третий звонок, и оркестр занялся своим прямым делом. А опоздавший «на работу» Леопольд, не заглянув внутрь самовара, решил позаботиться о музыкантах и воткнул его в розетку. Какая минуты через три по цирку распространилась вонища – это невозможно описать на бумаге. Конечно, вся наша конспирация лопнула, Михал Михалыч устроил оркестру разнос, Леопольда вытолкали в шею, а потом ещё целый час мы мучительно ждали, пока повторно сваренный самогон остынет до приемлемой температуры.

 

Приезд в Москву.

     Весной 1993-го Михалыч в очередной раз заговорил о загранице. В очередной потому, что до этого было три варианта, но все они закончились ничем. Сначала он хотел сосватать нас с Ахмаевым в Индию, прицепив к коллективу «Цирк-ревю» под руководством велофигуриста Голубева. Я созванивался с музыкантами этой программы, находившимися в тот момент в Магнитогорске. Они при разговоре оказались сильно пьяными, напустили туману, потребовали наличие суперсинтезатора (по тем временам) «Roland D 20», и поинтересовались, умею ли я играть Брубека. Инструмент такой я достать не смог, Брубека играть я так и не научился, и идея как-то тихо умерла. Хотя, причём тут Брубек? Насколько я знаю, такой «интеллигентный» джаз в цирке не играют. Просто меня проверяли «на вшивость». Затем было ещё два срыва (Новая Зеландия и Канада).

     И вот в 93-м главковские начальники решили отправить Михал Михалыча в Ливан. Одного. Он умолял дать ему хотя бы одного музыканта из нашей системы, но почему-то никого не нашлось. Тогда он предложил мою кандидатуру. Там сказали, что такой музыкант им неизвестен, но, если Михалыч примет ответственность на себя, то пусть берёт, кого хочет. Я засуетился с добыванием загранпаспорта. Но обойти установленный порядок не получилось, поэтому паспорт я мог забрать в ОВИРе только в конце мая, а улетать в Ливан надо было на 2 недели раньше. И тут из Москвы позвонили и спросили, а что пензенский пианист делает летом? Да ничего не делает – был ответ. Тогда пришлите его в Москву, у нас тут играть некому. Заодно мы его послушаем и оценим на предмет годности к загранкомандировкам.

     Михалыч всё надеялся, что я успею получить паспорт, но так и уехал на Ближний Восток в одиночестве. Там ему дали местных лабухов, но такого потрясающего уровня, что нашему маэстро вместо махания руками пришлось самолично отдуваться на саксофоне.

     Я же прибыл в Москву аккурат на праздники, нашёл этот самый Главк, и после долгого блуждания по коридорам нашёл репертуарный отдел. Мне велели отметить командировочное удостоверение в бухгалтерии и сказали, как добраться до цирка. Вопрос о гостинице был отложен до вечера. Они же брали кота в мешке, и неизвестно ещё, что мне нужно было давать после первого дня работы: номер для проживания или билет до Пензы.

     Цирк-шапито «Весёлая арена» располагался в ЦПКиО имени М.Горького. к началу 1-го представления я опоздал, но, подходя к балагану, уже начал сомневаться, туда ли меня послали, ибо ещё издали услышал сквозь аккорды духовых инструментов знакомые звуки немецкого синтезатора. То есть пианист у них был. Поднявшись в оркестровку, я увидел полтора десятка взрослых мужиков и солидных размеров дирижёра. Пианист и барабанщик были примерно моего возраста. Чтобы не мешаться, я спустился вниз и присел возле служебного входа, ожидая перерыва.

     Дирижёр отрекомендовался коротко: «Толик». Не привыкший к такому беспардонству, я потребовал сведений об отчестве. Он поупирался, но выдал семейную тайну с условием, что я всё равно буду называть его только по имени. Оказалось, что он вообще-то здесь не штатный дирижёр, а временный. Настоящий капельмейстер с большей частью оркестра уехал в Германию на полгода, а Толю Опрышко попросили заполнить вакуум. На самом деле он работал трубачом в цирке на Цветном бульваре, плюс тоже там подменял дирижёров иногда. Увидев за клавишами очень лихо играющего парня, я испытал двойственное чувство. С одной стороны обидно – зря я сюда тащился и нервничал, а с другой стороны – вот и слава богу, не больно-то мне нужна эта Москва, поеду домой.

      Но не тут-то было. Оказалось, что этот пианист, Мишка Соколовский, тоже с Цветного бульвара, и просто сделал большое одолжение, затыкая вакантную дыру до моего приезда. Увидев меня, он тут же засобирался восвояси. Его, конечно, тормознули, увидев мою трагическую рожу. И вот здесь мне был преподан первый урок. Когда оркестр полез наверх работать второе отделение, я сказал: «Миш, ты давай, играй, а я рядом постою, посмотрю ноты». Это дело услышал Опрышко и саксофонисты, сидевшие в первом ряду. Мишка ответил: «Нет, это я рядом постою, а ты садись-ка, играй. Если что – подхвачу, не бойся» вся саксофоновая шайка ему поддакнула, и я, набрав воздуху, кинулся в омут.

     После окончания представления меня похлопали по плечу и сказали, что всё нормально. Мишка сразу же исчез, а меня взял в оборот инспектор оркестра, альт-саксофонист Вадик Коровин. Отвёл меня в дирекцию и в бухгалтерию, где мы решили все бумажные вопросы, в том числе и поселение в гостиницу. Второе представление я отработал уже самостоятельно, без страховки.

     В собственную гостиницу «Росгосцирка» меня не поселили, а отправили к чёрту на кулички, где часть многоэтажного отеля Академии пед. наук была отдана во власть цирковых артистов. Рядом была дешёвая столовая, а к метро надо было идти мимо Психбольницы №8. За забором медицинского учреждения прогуливались бесконвойные пациенты (видимо, не из буйных), иногда приветственно махавшие мне рукой. Наверное, принимали за своего.

 

Шапито.

      Работа была не шибко обременительной, с оркестром я очень быстро наладил контакт, и меня, в общем-то, приняли в компанию. А работали там следующие личности:

     Про дирижёра я уже сказал. Про инспектора, вроде бы, тоже. Кроме Вадика, как лидера группы саксофонов, ещё в первом ряду сидели двое. Тенорист Жора Колесников и баритонист Леван Мсхиладзе. Жора был ещё одним представителем Цветного бульвара и здесь просто подхалтуривал, но Вадик мне шепнул, что «Опрышко ссыт Жору», потому, что Георгий Константинович там, на Цветном, не просто лабух, а инспектор, а Толик, наоборот, рядовой трубач. Плюс к этому мне было сообщено, что Жора «агент КГБ», то есть помимо музыкальных способностей ещё имеет и талант постукивать в Контору. Не знаю, просто это совпадение или ещё что-то, но тов. Колесников был поразительно похож на Ф.Э.Дзержинского. На Цветном его за глаза так и называли.

     Леван был нормальным толстым добродушным грузином, и был приятно удивлён тем, что я слышал о существовании оркестра «Рэро», в котором он раньше работал. Обычно люди путают этот эстрадный оркестр с грузинским же ВИА «Орэра», но я в его глазах оказался на высоте и чётко разделял эти два понятия.

 

Государственный эстрадный оркестр Грузии «Рэро».

 

     Первую трубу играл Олег Калашников. Ничего особенного сказать не могу. Техника на уровне, но звук слабенький и писклявый. Второй трубач Миша Новоточинов был очень похож ростом и усами на киношника Никиту Михалкова. Обладал очень широким и красивым звуком, не импровизировал, но соло играл – заслушаешься. Иногда для прикола доставал позеленевшую педальную трубу и использовал в работе, причём качество звучания нисколько при этом не страдало. А ещё регулярно при появлении на работе, принимался рассказывать, как он сегодня в очередной раз на своей «ласточке» уделал (т.е. обогнал) «Мерседес». Я не сразу понял, что это за «ласточка» такая. Потом выяснилось – «горбатый» «Запорожец». На третьей трубе сидел Гена Богданов, тоже временный человек в этом цирке. Играть он почти ни хрена не играл, но мы смеялись до слёз, когда он нам рассказывал всякие истории, свидетелями которых Гена являлся на своей основной работе в театре имени Моссовета.

     Тромбонистов было двое. Толя Крутко – это из основного состава. Так же, как и Вадик Коровин, он не поехал с оркестром в Германию, а остался куковать в Москве. Без особых примет. Нормальный тромбонист, крепкий профессионал. А вот Юра Бахлов – это был неумолкаемый балабол. Говорят, он стал таким после трагедии в семье (потери сына). Музыканты не знали, куда от него прятаться во время антракта. Что касается его профессионализма, скажу коротко – основной его работой была игра в яме. А яма находилась под сценой Большого театра. Вопросы будут?

     Гитариста не было, так что мне приходилось действовать иногда за двоих, к чему я уже был приучен в Пензенском цирке. Очень хороший был в этом оркестре барабанщик – Сашка Буров. Узнав, что я из Пензы, он сразу же вспомнил городок Нижний Ломов и тамошнюю водку, вволю употреблявшуюся им во время гастролей по нашей области в составе аккомпанирующего коллектива при модной в своё время певице Светлане Резановой. Помнишь, говорит, такую певицу? Я, конечно, помнил. Сашка добавил: «Особенно её шикарный бюст всем запоминался, гы-гы». Басистом был Володя Бабенко, игравший в ансамбле «Каданс» Германа Лукьянова. Комментарии излишни.

     После работы мы разбредались по разным направлениям. Моими попутчиками обычно были Буров или Бабенко, а то и оба сразу. Вот идём мы как-то с Володей от парка к метро «Октябрьская», а навстречу нам жутко знакомое лицо. Они с Вовкой обнялись, разговорились, я же просто поздоровался и стоял рядом. Это был Раднэр Муратов, тот самый Василий Алибабаевич из «Джентльменов удачи». Бабенко мне потом сказал, что жалко мужика, дошёл до ручки, причём почти буквально. Знаешь, говорит, на чём он спит? На двери. То есть снял дверь в комнату с петель, положил её на пол и на ней отдыхает. Больше в квартире спать не на чем. И вообще одни стены остались. Что, спрашиваю, пропил? Да нет – в карты режется, дурак. Всё проиграл.

     Кроме всем известных развлечений парк Горького примечателен тем, что в нём любят отмечать свои праздники бывшие пограничники, моряки и десантники. На День погранвойск являются десантники и бьют морду пограничникам. Затем на День ВДВ приходят моряки и начинают топить пьяных парашютистов в фонтане, а на День морских волков приходят агрессивно настроенные погранцы и чистят морды обладателям бескозырок. Возможны варианты взаимных посещений, но всё равно весело.

     В такие дни мы с Буровым пробирались после работы к метро вдоль забора, усиленно изображая хромых и искалеченных дряхлых ветеранов в надежде, что нас пожалеют и не кинут в фонтан за компанию с другими жертвами праздника.

     Конечно, подобные народные гулянья нам доводилось переживать нечасто. А вот со знаменитостями и высоким начальством мы сталкивались постоянно. Не обходили нас стороной и иностранные делегации.

     Росгосцирк оказался довольно непорядочной организацией. Не могу сказать, чтобы я там бедствовал или голодал, но полагающиеся мне, как официально командированному лицу, суточные получал довольно нерегулярно. Я уж молчу про деньги за ж/д билет, которые мне удосужились вернуть месяца аж через полтора. Помню, мы сильно удивлялись, что в зале народу каждый раз битком, а зарплату не выдают: «денег нет»… Потом просочилась информация, что чиновники Главка вот с этих самых доходов нашего цирка выписали себе премии в размере семи (!!!) окладов. А нам – фиг.

 

Экзамен.

      Когда более-менее всё утряслось, я рискнул задать Вадику Коровину вопрос, когда же мне всё-таки будет назначено прослушивание на предмет моей пригодности/непригодности для гастролей за пределами страны. «А уже всё решено, - прозвучал шокирующий ответ – Я в первый же день позвонил в Главк и сказал, что ты годен. На любые должности». Помолчав и переварив услышанное, я решил уточнить: «А что значит «на любые»»? «Ну, если надо – отправим тебя на дирижёрские курсы при консерватории. Закончишь, и будешь там у себя в Пензе махать».

     Но всё равно мне пришлось позвонить в Главк и поинтересоваться этим самым прослушиванием для кандидатов на загранпоездки. Не обо мне шла речь, а о коллегах, которые томились ожиданием в Пензенском цирке.

     20 мая я приехал домой, получил загранпаспорт, и назад в Москву ехал уже с «группой товарищей», направлявшихся на прослушивание. Поначалу хотели ехать четверо, но Годзиковская сказала, что Филякина она и так знает, а вот Астахов, Ахмаев и Люстров пусть явятся на экзамен. Для проведения испытания пришла комиссия в составе Мамы Жени, её заместителя композитора Ш.Ф.Бяшарова, какого-то чиновника и ещё одного сочинителя цирковой музыки – Игоря Королёва.

 

Игорь Королёв, 1987 г.

 

     Сначала оркестр сыграл то, что положено, только вместо Бабенко, Колесникова и Бурова сидели пензенские виртуозы. Комиссию это не впечатлило. К нам поднялся Бяшаров с пачкой нот и предложил поиграть с листа. Естественно, свои новые сочинения. Сам же он взгромоздился на дирижёрское место. Мы сыграли. Но комиссия опять сидела с каменными лицами. И тут Вадик Коровин, увидев, что экзаменаторы начали приподниматься со своих мест, схватил саксофон, крикнул: «Давай по блюзу! Фа мажор!», и резко отсчитал «пустой» такт. Тут нас прорвало, импровизации забили фонтаном, и минут через семь улыбающаяся комиссия завернула к нам за кулисы.

     Началась пьянка в оркестровом вагончике, стоявшем сбоку. Хотя, конечно, применительно к круглому сооружению цирка-шапито, термин «сбоку» оставляет за собой неограниченный простор для вариаций. Уточним: если смотреть от центрального входа, то слева.

     Вагончик был разделён на две неравные части – дирижёрско-инспекторскую и «для нижних чинов». Вторая была побольше. Вот в ней мы и отмечали событие, а заодно и знакомство молодых талантов земли пензенской с московскими ветеранами циркового джаза. Начальство упивалось шампанским за перегородкой. Периодически оттуда переползал к нам Королёв, и заливал в себя водку, видимо, шампанское его не брало. Каждый раз он задавал один и тот же вопрос: «А кто у вас басист?», и, получив ответ, вздыхал, разводил руками, молвил: «Ну разве можно так хреново играть?», просил закурить и удалялся опять туда, где наливалось кислое шипучее вино.

     Уже давно разъехались по домам почти все музыканты и главковские чиновники, а одетый в белый костюм И.Королёв всё продолжал пить и пить, пока Вадик не взял его за шиворот и не выкинул на улицу. Тот, конечно, упирался и вопил: «Что вы себе позволяете?!?!», но инспектор Коровин был непреклонен. «Сколько можно пить на шару??!! … Да плевать мне, что ты композитор. Пшёл вон!» мы с интересом наблюдали за сценой, но не вмешивались.

     Потом поехали к Сашке Бурову домой в Выхино смотреть недавно приобретённые барабаны «Premier», естественно, прихватив выпивку и закуску. Жена у Сашки была где-то в Японии на гастролях, поэтому нас никто вовремя не разогнал…

     Утром я увидел Вадика, спящего калачиком на двух табуретках возле кухонного окна. Он жил в соседнем доме, но решил не рисковать и остался ночевать с нами. «Владислав Васильевич! Ваше благородие! Господин инспектор!» - пытался я его растолкать. Остальные в это время пока ещё дрыхли на полу вокруг ударной установки. Кое-как подняли остальных и бегом ринулись к метро. На работу малость опоздали, выслушали поток ругани от Опрышко, но до директора это всё не дошло, и поэтому тяжких последствий не было.

 

В гостях у сказки.

      Когда мы отмечали наше успешное прослушивание, Мама Женя, находившаяся под воздействием шампанского, посоветовала мне сходить в цирк на Цветном бульваре в свободное время. Дескать, я молодой и перспективный, но не мешало бы повысить свой уровень. «Послушаешь, как там пианисты играют. Всё-таки это московская школа» - напутствовала она меня в присутствии Опрышко и Жоры. Те согласно кивали головами, поддакивали и уверяли, что готовы усыпать мой путь к мировой славе розами и лилиями.

 

Здание цирка на Цветном бульваре, Москва.

 

     Договорились на какой-то день, и я подъехал по указанному адресу. Меня встретил Жора и повёл по нескончаемым лабиринтам. Здание было недавно построено усилиями финских каменщиков-стекольщиков взамен снесённого. Фасад ему оставили идентичный прежнему, но внутри нагромоздили много-много помещений, которых раньше не было. Разобраться с непривычки в этом сооружении без провожатого было никак нельзя.

     В первом же коридоре я нос к носу столкнулся с Якубовичем, который тогда только начинал вести «Поле чудес». Чего он там делал, я не знаю, но поздоровался просто, безо всяких понтов. Дальше знаменитости пошли косяком, с некоторыми Жора раскланивался, а некоторые, наоборот, раскланивались с Жорой, из чего я сделал вывод, что разговоры о его тайном могуществе не лишены оснований.

     Он завёл меня в оркестровку, где только ещё начинал собираться народ, показал всякие закутки, подсобки, раздевалки, бытовки и прочее хозяйство, относящееся к оркестру. Затем сразил наповал показом студии звукозаписи с неимоверными колонками в форме человеческих фигур без рук, огромными пультами и катушечными магнитофонами.

     Потом Жора открыл одну из неприметных дверей в длинном коридоре, и молвил: «А вот здесь у нас Георгий Арамыч».

     Я остолбенел.

     За синтезатором в небольшой комнатке восседал легендарный джазмен и кумир моей юности Г.Гаранян. он встал, двинулся было ко мне с протянутой рукой, но спохватился, сказал: «Только не через порог» и отступил назад. Я поздоровался, Жора меня представил, Арамыч покивал головой, улыбнулся, задал пару дежурных вопросов для проформы, и они переключились на обсуждение своих проблем. А я стоял, осматривая комнату с кучей инструментов и аппаратуры, на которой творил маэстро.

     В оркестровке меня усадили на место дирижёра, поскольку лишнего стула не оказалось. Оркестр был укомплектован по штату полноценного джазового биг-бэнда. Все инструменты, т.е. духовые, клавишные, гитары и барабаны были одной фирмы – «Ямаха». На аппаратуре красовались такие же эмблемы. Перед началом половина оркестра снялась с места и исчезла. Через пару минут они появились напротив, выйдя на сцену над форгангом в полосатых штанах и соломенных шляпах. С ними выполз артист Игорь Ямпольский, загримированный под Никулина. В сопровождении диксиленда он играл на трубе, причём в конце на «цепном» дыхании держал ноту минуты полторы!

 

Игорь Ямпольский в «Цирке на льду».

 

     Тут в оркестровку вошёл Гаранян и направился было к своему стулу, но, увидев меня, изменил траекторию движения, потоптался между саксофонами и пианино, а потом встал на своё рабочее место – за дирижёрский пульт. Поднял руки, намереваясь принудить оркестр к действию. А я удивлённо смотрел на ополовиненный состав и думал: «Как же они играть-то будут? Ну, ладно, одного трубача не хватает – обойдутся, но без басиста, барабанщика и гитариста как??!» И вот тут Мишка Соколовский продемонстрировал, что может сделать нормальный клавишник в такой ситуации. Левую руку он закинул на верхний инструмент – «Yamaha DX-7» и отработал за бас-гитару, а правая рука играла партию фортепиано на нижнем инструменте – цифровом пианино «Yamaha Clavinova». Я разинув рот восхищался, не подозревая, что и мне придётся такие фокусы показывать в скором времени. А за барабаны уселся кто-то из духовиков, так что увертюру они отыграли нормально, публика, во всяком случае, денег за билеты назад не потребовала.

     В антракте музыканты уселись в комнате отдыха за стол и стали резаться в домино, как сверхсрочники в армии. Гаранян почему-то снял очки, и, щурясь, стал принимать самое активное участие в турнире, иногда укоризненно качая головой и говоря: «Господа музыканты, ну нельзя же так материться. Что пианист из Пензы о вас подумает?!»

     А пианист думал о том, как бы встрять в эту шайку хоть на мгновение и поиграть с такими музыкантами. Тех, которые были в шапито парка им.Горького, мне уже было мало! Я спросил Жору, что он думает по этому поводу. Тот сказал, что лично он не против, зная мой уровень, но сейчас уточнит у Главного. Когда я вновь занял «своё» место в оркестре после антракта, ко мне подошёл Гаранян. «Только без обид. Это не джем-сейшн» - молвил он мне с извиняющейся улыбкой. Я всё понял и остался в роли зрителя.

 

Георгий Гаранян.

 

     Потом я ещё не раз там бывал, поочерёдно наблюдая на дирижёрском месте Гараняна и его младшего напарника Петю Грановского. Довелось мне разок услышать, как Колесников одёрнул Гараняна, и тут стало ещё более понятно, кто фактически здесь хозяин, а кто – «свадебный генерал», которого цирковое начальство использует как бренд. С дирижёрского стула я перебрался прямо в оркестр, поместившись рядом с пианистом, что было сразу же замечено Арамычем. И вот в один из моих приходов в Старый цирк Мишка сказал: «Работать хочется, как…. (дальше неприлично). Мож, сядешь, сыграешь один номер?» Я, конечно, согласился, надеясь на то, что Грановский – это не Гаранян, и у него, возможно, более свободные понятия о дисциплине на работе. Да и Жора Колесников куда-то вышел в тот момент.

     Короче, поиграть мне удалось. Но, когда мне оставалось до финального аккорда совсем чуть-чуть, заявился инспектор оркестра с совершенно озверевшей мордой лица, и сходу поднял крик по поводу нарушения воли Главного. Мне досталось как-то вскользь, а вот Соколовский огрёб матерных слов по полной. Кстати, у них в штате было два пианиста (как и два барабанщика), но второго я так и не увидел. А жаль. Это был один из тузов нашего доморощенного джаза Дима Смирнов, Заслуженный артист, член Союза композиторов и прочая, и прочая… Широкая публика могла в восьмидесятые годы видеть его по ящику, когда нам показывали Оркестр симфонической и эстрадной музыки ЦТ под управлением А.Михайлова.

     На следующий день я извинился перед Жорой и обещал больше не экспериментировать. Георгий Константинович пробурчал: «Ну, взрослый же человек. Сказано «нельзя» - значит, нельзя». Зато через пару дней он мне сообщил потрясающую новость, что я «поставлен на Южную Корею», т.е. включён в список гастролирующей бригады. В довершение всех этих неожиданно свалившихся на меня событий другой Георгий (который Арамыч) подарил мне кассету и буклетик с автографом. Оба эти предмета имели прямое отношение к недавно созданному джазовому оркестру, которому готовилась участь «оркестра номер один» в стране. Оркестр получился очень хорошим, но там был один очень уязвимый  пунктик – финансирование. Высшая государственная власть пила водку и воровала, ей было не до искусства, поэтому джаз-банду взялся содержать один нефтяной магнат. То ли у него вскорости деньги кончились, то ли интерес пропал, но примерно через год оркестр лишили пайка, и голодные джазмены разбежались.

     В общем, как и предполагалось моими московскими коллегами, морду свою я там засветил, все способности, какими обладал, и о коих не подозревал, продемонстрировал… оставалось только ждать, когда меня отправят в кругосветное путешествие.

 

Чрезвычайная ситуация.

      С июля Опрышко ушёл в отпуск, и командование оркестром временно перешло к Вадику Коровину. Но, так как ему тяжело было совмещать дирижирование с дутьём в саксофон, то представления проводил Сашка Буров. Вообще-то такие вещи очень часто практикуются в цирках – когда вместо дирижёра командует барабанщик. Он, как правило, лучше других видит, что творится в манеже, да и в ноты смотрит не так пристально, как другие. Все темпы в его руках, пощёлкал палочками «пустой» такт – и поехали. Так же он палочкой и покажет, где снять, где сделать потише, а где перейти на «скандёж».

     Вместе с Опрышкой исчез и Колесников. На место ушедшего в творческий запой Бабенко взгромоздился наш Виталёк. Ему не сказали, что прослушивание на загранку он завалил, и он, задрав нос, восседал на месте басиста с наивными надеждами на скорый отъезд в дальние страны. Это ему Мама Женя подсуропила. Играть кому-то надо было, а тут так себе, но басист. Сам пришёл, искать не надо.  Поселили его вместе со мной в один номер. А взамен Жоры появился тенорист Ислам Гусейнов. Как мы видим, в самый разгар Карабахского побоища в оркестре очень мирно уживались армяне, азербайджанцы и грузины, что лишний раз доказывает искусственное создание всех этих национальных распрей.

     Сидим мы наверху, до начала пять минут, а Коровина и Бурова нет. Народ в оркестре нервничает. «Ну где они?!» «Не звонили? – Нет». «Паразиты…» «Чё делать-то? Щас ведь скандал будет». «Ну. Сорвём представление – выгонят всех». «Кто на барабанах может?» Тишина… «Иди, выгляни, мож пришли». «А чё я?» «Если б пришли – тут бы сидели». «Ну кто на барабанах может?!! Ё-моё!» Тут я не выдерживаю и говорю: «Я когда-то в армии играл». «Ну, садись, хотя бы увертюру отстебаем, а там может и подойдут».

    Пять минут давно прошли и снизу нам уже орут недуром, чтоб мы начинали. Их тоже можно понять, поскольку в зале опять иностранная делегация, кажется, из Египта, и надо бы показаться с лучшей стороны, авось на гастроли пригласят. В общем, бросаю я свои клавиши и протискиваюсь за барабаны. Хорошо, хоть знал, где Сашка тарелки прячет, успел их повесить. Гаснет свет, прожектор мне в морду, я взмахиваю палочкой и понеслось… Меня, конечно, трясёт, но я пытаюсь думать, что это первое и последнее произведение, исполняемое мной на чужой шкуре. Сейчас они придут.

     Надежды не оправдываются и мечты не сбываются – этих гавриков так и нет. Внизу пока ещё ни о чём не догадываются. А представление идёт! Инспектор манежа восторженно объявляет следующий номер программы. Я хватаю дирижёрские записки-шпаргалки с пюпитра и пытаюсь вникнуть в эту абракадабру:


      Дошла до барьера – снять.

     Самба на 2 до выхода мотоцикла.

     Медведь кульбитом – скандёж. Оркестр снять, бочка 2 такта.

     Мотоцикл слева, комплимент – буги.

     Дошла до центра, села в седло, коплимент – снять.

     Лезгинка – крутить до все четыре медведя в ряд.

     Объявление. Уход.

 

     Видя моё отчаянное положение, сидящие справа от меня Леван и Ислам подсказывают, как могут. А меня переклинило, я никак не могу вспомнить, что значит «кульбит». Это с перепугу.  Когда выезжают велофигуристы, я уже весь мокрый, а снизу орут: «Чё там, совсем уснул??!! Темп давай!!!» Да какой на фиг темп, когда у меня все силы ушли на лезгинку.

     В антракте спускаемся вниз, и тут на меня накидываются артисты с нецензурной критикой. Я отбиваюсь, как могу, обещаю исправиться, но ведь нельзя же говорить, что настоящего барабанщика нет на работе. Второе отделение выматывает меня окончательно. Малость разряжает обстановку клоун Илья Робей. Он усёк, что у нас там анархия, поднимается наверх и просит разрешения занять вакантное место дирижёра. Придуряется. А может, новый образ ищет… Мы позволяем. Он нормально изображает жестикуляцию маэстро, кланяется, говорит «спасибо» и уходит. Публика молчит, видимо, думает, что так и надо. Оркестранты после окончания представления устраивают мне овацию и сооружают мини-банкет, дабы я привёл свою нервную систему в более ровное состояние.

     На следующий день появляются прогульщики с несвежими лицами и докладывают, что накануне купили в ларьке около метро фирменный, самый что ни на есть американский джин (им так сказали), который оказался метиловым спиртом. Хорошо, что живы остались. Позеленели, конечно, малость, но, в общем-то, легко отделались. Сашка Буров, узнав от коллег, что я фактически спас оркестр, подарил мне настоящую американскую деньгу достоинством в 1 доллар, что как раз на тот момент приблизительно соответствовало оценке нашего труда перестроившимся государством. Я имею в виду стоимость одного представления.

 

Прибытие Тирана.

 

     В конце июня у нас пронёсся слух, что основной состав оркестра, отработав контрактные 6 месяцев в Германии, решил продлить себе удовольствие ещё на 3 месяца, но дирижёр отказался, и собрался вернуться в Москву.

     - Ну, всё… теперь половина оркестра уволится – уныло изрёк Вадик. Он, Леван и Толя Крутко числились в штате оркестра, и готовы были и дальше нести службу, а остальные стали наперебой рассказывать ужасы о деспотизме маэстро Куприянова, заразив и меня паническими настроениями.

 

Владимир Сергеевич Куприянов.

 

     Вскоре объявился и сам монстр. Сначала тихо пробрался в зал и просидел там всё представление, слушая игру оркестра. Потом заявился к нам в закулисье. «Как зовут?» - обратился он к басисту. «Виталя» - был дан ему ответ, сопровождаемый понурым опусканием головы школьника-двоечника, неожиданно вызванного к доске. «Чё ж так лажаешь, Виталя?» - последовал второй вопрос, оставшийся без внятного ответа. Больше претензий к оркестру у Куприянова не оказалось. Да и вообще рассказы-«страшилки» о тиране-дирижёре оказались сильно раздутыми. В первый день Владимир Сергеевич угощал всех сигаретами Rothmans, спустя пару дней он уже курил трубку, набивая её очень душистым табаком, тоже, видимо, привезённым из ФРГ. Народ нюхал и балдел. А где-то через неделю он обратился к нам с простецким вопросом: «Ребята, у кого есть закурить?»

- Только «Прима» - ответили мы.

- Давай!

Понты закончились.

      Потом Сашка Буров объявил, что ему надо встречать жену-балерину с гастролей, поэтому он на работу не придёт, а поедет в аэропорт. Маэстро изумлённо поднял брови и поинтересовался, а как же оркестр будет работать без барабанщика. Сашка указал на меня, публично выдал мне 2 доллара в подтверждение своего решения и отчалил. Куприянов недоверчиво посмотрел на меня, пожал плечами, но сильно возражать не стал. Два американских рубля предполагали моё участие в качестве барабанщика на двух представлениях. Вместо меня на клавишах согласился отработать молодой саксофонист, взятый в оркестр на стажировку. Уже к концу первого отделения дирижёр показал мне большой палец, а после какого-то малюсенького сольного эпизода изумлённо-восторженно молвил: «Ну, ты и гига-ант!»

 

«ОРКЕСТР КУПЫ»

 

     Об этих моих подвигах слухи доползли до самой цирковой верхушки. Конечно, у Коровина чесался язык доложить о том, как я работал ещё и за дирижёра, но этого делать было нельзя, иначе пришлось бы рассказывать и про метиловый спирт. В воздухе стало пахнуть отправкой меня на дирижёрские курсы.

     Мой земляк Виталя тоже отличился, но несколько иным способом. Явился к представлению в сильно пьяном виде и с «асфальтовой болезнью». Куприянов брезгливо посмотрел на его ободранную морду, отстранил от работы  и отправил  в гостиницу смотреть сны. Мне опять пришлось блеснуть талантом, работая за двоих, а вся дальнейшая карьера Виталика накрылась медным тазом.

     Довелось нам принять участие и в торжественных мероприятиях, посвящённых 50-летию маэстро. Сверху ему по случаю юбилея было спущено звание Заслуженного артиста России, кто-то вручал настоящий, написанный красками портрет, директор цирка и его окружение пело дифирамбы, а мы просто пьянствовали. Причём не один день.

 

Владимир Сергеевич Куприянов (портрет).

 

     Вообще пьяными на работу мы не выходили. Но после представления нередко задерживались по случаю чьего-нибудь дня рождения или по другому подобному знаменательному поводу. Конечно, после некоторой дозы языки развязывались, и на фоне звона стаканов, чавканья и скрежета вилки по дну стеклянной банки можно было услышать:
- М-м-м, грибочки-то хороши.
- Сам делал. Ислам вон, смотри, аж весь рассол выпил.
- Ну и чё там?
- Во. Я ему сколько раз говорил – пока у тебя Чижик сидит на первой трубе, у тебя нормального оркестра не будет.
- А он чего?
- А ничего. Ты наливай, наливай…

     С Южной Кореей получилось некрасиво. Всё было на мази, Мама Женя сформировала состав «под меня», чему я сильно удивился, но, тем не менее, это было именно так. Барабанщиком был назначен Ахмаев, саксофонистом тоже пензенский товарищ Вовка Васильев, а трубачом-руководителем поставлен Толя Опрышко. Вопрос с басистом оставался пока открытым.

     И тут вдруг проскочила информация, что это «гостевая» поездка на месяц. Я поинтересовался у своих московских коллег, что это значит. Они, услышав такое, принялись хвататься за голову и причитать: «Ой-ёй-ёй! Да это же кошмар! Денег не дадут, только кормить будут». Я, конечно, опешил, и малость приуныл. И тут Вадик Коровин сказал: «Погоди, не вешай нос, есть другой вариант». Вскоре в цирке появился бывший куприяновский гитарист Сашка Баскаков, который вывалил фантастический проект – поездку на полтора года в Китай с «Цирком-ревю» под управлением В.Голубева. Стали мы с Коровиным и Баскаковым ездить на край Москвы в Братеево, где находилась база этого цирка. Репетировали программу, показывали её Голубеву…

 

«ОРКЕСТР КУПЫ»

 

     А в Главке уже требовали, чтобы я ехал в Тулу на репетиции оркестра для Кореи. И куды мне было деваться? Я решил посоветоваться с начальством. Пензенский директор Жидков и мой начальник на данный момент в московском шапито т.Холмский категорически настаивали на Китае. Возможно, тому были причины, о которых я не имел понятия. Мне даже пригрозили, что если я уеду в Тулу, то буду уволен по 33-й статье за прогул. В общем классическая ситуация с погоней за двумя зайцами. Да ещё когда не сам выбираешь, за каким гнаться, а тобой руководят. В своих интересах. То есть уже картина ближе не к зайцам, а к двум огням, или молоту с наковальней. Но я тоже хорош гусь. Надо было всё-таки слушаться Маму Женю, а не сказки дяденьки Голубева. Это я, конечно, потом понял, задним умом. Кончилось дело тем, что в корейском варианте меня заменили очень хорошим пианистом с Урала, а великая китайская гастроль повисла в воздухе.

 

Завершение.

      Однажды Коровин предложил мне поехать с ним вечером после работы на «Мосфильм». Там при записи музыки к очередному кинофильму кто-то из саксофонистов напортачил. От Вадика требовалось прийти на студию в ночную смену и сыграть как надо. Не помню, по какой причине, но это дело сорвалось. А жаль.

     В Москве есть такая Академия ВВС имени Жуковского. И в этой академии есть оркестр. А поскольку в описываемые времена дирижёром оркестра был пензенский офицер Лозовой, то некоторым землякам удавалось проходить срочную службу не где-нибудь, а именно в этом подразделении. Навскидку могу назвать Серёгу Зубкова, Женьку Сурова и Владика Бойко. Может, и ещё кто-то из наших туда попадал – не знаю. Вот именно в то лето попал туда служить знакомый мне по стажировке в Пензенском цирке Влад Бойко, тромбонист. От Серёги Зубкова, служившего там уже сверхсрочную по контракту, он узнал о моей работе в шапито и стал иногда захаживать в гости. Однажды его посещение чуть не закончилось трагедией.

     Путь музыкантов от вагончиков к самому шапито пролегал мимо конюшни. Естественно, загон для лошадей, как и сам цирк, был не каменным, а палаточным, без дверей. И лошади джигитов Чомахидзе стояли там мордой внутрь и хвостами наружу. Вот мимо этих хвостов и приходилось промелькивать на работу. Лошадь – это такая скотина, которой доставляет садистское удовольствие кого-нибудь лягнуть. Мы, конечно, принимали меры предосторожности, и уворачивались от копыт, а Владик зазевался и не увернулся… Когда он с улыбкой до ушей двигался в нашу сторону, из конской палатки вылетела вдруг подкованная нога и ударила юного тромбониста в живот. Мы его положили на скамейку, лошадь обложили матом, а Вадик Коровин, проявляя познания в травматологии, ощупал брюхо рядового Бойко, и с облегчением констатировал отсутствие тяжёлых повреждений. Повезло.

     Раз уж зашёл разговор о животных, вспомню ещё один эпизод. Был у нас там, в цирке, козёл. Чей – не знаю, и что он, собственно, делал в цирке – тоже неизвестно. Лежал обычно неподалёку от нашего вагончика на травке под деревцем и непрерывно жевал. Вот лежит он себе спокойно, двигает челюстями, и тут появляется боксёр. Не в смысле профессиональный мордобоец, а в смысле собака. Заходит с тылу. Козёл лежит и не видит. А этот понюхал у козла хвост и стал предпринимать некие действия, то есть использовать этого травоядного в качестве собачьей самки. Козёл ещё несколько секунд жевал, соображая, что это такое с ним творят, потом коротко обиженно мемекнул, вскочил и… Пёс-наглец не успел увернуться от рогов. Жалобно скуля он рванул в глубину парка.

     Владику Бойко я безмерно благодарен за спасение инструмента. Когда я ездил в Пензу за паспортом, то прихватил из Дворца пионеров недавно купленный там синтезатор Yamaha PSR-47. Барахло, конечно, но всё-таки лучше, чем имевшийся в шапито Piano-strings фирмы Vermona. В Пензенском цирке тоже такой имелся. Вообще все периферийные цирки комплектовались одинаковой аппаратурой и инструментами, централизованно получаемыми от Главка.

     Так вот, когда мне приспичило вернуться домой, не дожидаясь окончания сезона, я оставил инструмент там, в Москве. Мне же вроде как бы предстояло вскорости вернуться туда для отъезда в Китай. Сидел себе тихо дома, ожидая вызова. Потом стало ясно, что дело заглохло… А потом в Москве начался очередной переворот и делёж власти со стрельбой из танков, въезд в столицу закрыли, и я сильно занервничал, почуяв тень уголовного преследования за утрату казённого инструмента. И вот Владик, отпущенный со службы на побывку домой, сумел забежать в цирк, взять синтезатор, и привезти его мне.

     Призрак каторжных работ исчез, а уж о том, как дальше сложилась моя цирковая судьба – это в других книгах.

 

1995 г. Т.В.Дурова и Оркестр Пензенского цирка (А.Котляр стоит третий справа).

Июнь 2016г.