Печать
Категория: ВОСПОМИНАНИЯ
Просмотров: 1356

Четыре рассказа Владимира Яковлевича Усейнова из сборника

"Да так всё как-то, брат..." (ВладиздаТ, 2019).

 

 

 

И Н С Т Р У К Ц И Я

 Жил в нашем городе красивый белобрысый парень Александр Блатонов. Отличался он от своих сверстников хорошей модной одеждой и холёной внешностью. Мог он всё это себе позволить, потому что папа его служил в обкоме КПСС на высокой должности. Ещё у него была всепоглощающая страсть к пению. Когда он начал петь
и увлёкся этим делом не известно. Может в детстве перед гостями может в школьные годы в самодеятельности.
А может кто-то невзначай сказал, что он хорошо поёт и он уверовал в это. Как бы там ни было, но считал он себя хорошим певцом. Хотя объективных данных для этого не было. Его бесцветный голос не волновал зрителей, не брал за душу и не будил эмоций. Для школьной самодеятельности это было нормально, а для большой сцены – очень сильно слабО. А ему хотелось большой сцены,  славы  и  головокружительной  карьеры.

Появился Александр на танцплощадке в парке имени В.Г. Белинского, где в то время играл наш ансамбль,
в середине 70-х. В первый же приход на танцы он предложил нам себя в качестве певца. С певцами всегда был большой напряг. Прослушали мы Саню, покряхтели, поскребли затылки и взяли. Всё-таки, какой-никакой певец лучше, чем ничего. Не успел он, как следует распеться у нас в начале сезона, как всемогущий папа пристроил Сашу в Саратовскую консерваторию. Мечта отпрыска кажись начала сбываться. Мы тепло с ним распрощались, пожелали  успехов  и  всего  самого  наилучшего.

Через год пришёл Александр к нам в гости на танцплощадку. Выглядел прекрасно. Только одно «НО». Он
и до отъезда не имел богатой шевелюры – так себе реденькие прилизанные волосики. А тут вотще – последние волосы покинули его благородную головушку. Остался какой-то  реденький  пушок.  Я  его  и  спрашиваю:

– Санёк! Чё с волосами-то? Где последние кудри потерял? Неужели усиленные занятия пением так пагубно влияют на растительность на голове?

– Да нет, Володь! Вокал здесь ни при чём. Внимательно надо читать инструкции по применению, особенно на средствах личной гигиены. На шампуне, которым я пользуюсь, чётко и ясно написано, правда, мелким шрифтом – «для сухих волос». А я с дури-то наносил  его на мокрые. Вот последние волосы и повылезли!

Владимир Усейнов.

 

 

От-дай   три   рубля!

 О ресторанах, в которых я работал музыкантом, можно говорить и писать бесконечно. Каждый ресторан – это особый маленький мирок, не похожий один на другой. Не только посетители, но и недолго проработавшие сотрудники не смогут понять всех хитросплетений взаимоотношений между различными категориями работников – музыкантами, официантами, администраторами, кладовщиками, буфет-чицами, директором и бухгалтерией. Всё замешано на крупных деньгах, часто не официального происхождения. Даже проработав больше десяти лет в ансамбле ресторана «Сура», я смутно представлял себе эти взаимоотношения. Да  меня  тогда  они  мало  интересовали.

В нашем ансамбле из пяти человек пели все, кроме меня. Лучшим и неподражаемым певцом, конечно, был руководитель – Игорь Орлов. Своим великолепным голосом тембра Хампердинка, он прекрасно исполнял как зарубежные шлягеры, так и лирические песни на слова Есенина. Обладая огромной памятью, он пел почти все песни, даже те, которых не было в нашем ресторанном «талмуде». «Талмуд» – это большая тетрадь со словами популярных песен, которые могли заказать отдыхающие посетители. Дело в том, что наша ресторанная зарплата была мизерной. Основной заработок (по-музыкальному – парнас или хабар) шёл от жертвоприношений посетителей, которые заказывали нам за деньги свои любимые песни. Цену за исполнение песни мы не назначали. Самая маленькая цена за заказ – три рубля. За меньшие деньги не играли. Бывало, что платили по пять, десять и даже двадцать пять рублей за песню. Но это было редко, от не в меру  счастливого  и  пьяного  клиента.

Ансамбль в ресторане: Игорь Орлов, Владимир Усейнов, Владимир Васильев.

 

Наш рабочий день в кабаке начинался в семь часов вечера и заканчивался в одиннадцать. В конце каждого часа был пятнадцатиминутный перерыв. Один перерыв мы тратили на бесплатный ресторанный ужин. Оставшиеся два надо было как-то провести. Так как никто из нас не курил, то каждый проводил его  на свой манер: кто-то общался со знакомыми посетителями, а кто-то пропускал соточку чего-нибудь крепкого в буфете. Выпить во время работы в нашем коллективе не возбранялось, но чтобы это не отражалось на качестве работы. Можно было даже прийти на работу в лёгком подпитии, но чтобы исполнение музыкальных произведений было безукоризненным. В противном случае наказывали лишением  парнаса  за  этот  вечер  на  половину,  а то и на весь. Строго настрого запрещалось сидеть и выпивать с  посетителями  в  общем  зале.

   Будучи любителем кроссвордов, Орлов в перерывах занимался их разгадыванием. Этим он заразил других членов нашего коллектива, мало чего смыслящих в этом увлекательном занятии, но, тем не менее, упорно глядящих в газету с кроссвордом. Я и наш бас-гитарист Евгений Варламов не увлекались кроссвордами и, чтобы убить время в перерывах, решили общаться в них между собой только по-английски. Дали друг другу недельку на подготовку. И вот первый перерыв с общением на английском:

   - Excuse me (извини), - говорит Евгений и двигается, освобождая мне место на диванчике в фойе.

   -For example (например), - с важным видом сморозил я глупость по-английски.

       Евгений не понял моего ответа. Когда я объяснил ему что ляпнул невпопад, от души вместе посмеялись. Со стороны выглядело всё замечательно и благопристойно, как непринуждённый разговор двух англичан между собой, а на    самом деле – абракадабра и белиберда. После такого столь содержательного разговора, желание общаться  по-английски прошло  как-то  само  собой.

Повадился в какое-то время ходить в наш ресторан отставной майор. Плюгавенький, невзрачный, низкорослый мужичок. Он совсем не был похож на военного. Ходил
в ресторан ежевечерне. Придя, совершал один и тот же ритуал – заказывал салат, двести или двести пятьдесят граммов водки и горячее второе. Вероятно, не было у него жены. В этот ритуал входил и трёхрублёвый заказ его любимой «Песни старого извозчика», которую замечательно исполнял  Игорь.

И вот как-то Игорь заболел. Вообще болел он крайне редко. А тут вдруг слёг дней на десять. В первый же вечер без Игоря приходит наш майор. И сразу ко мне: – «Спойте мою любимую!» Чё делать? Дело в том, что спеть её мог любой из нашего ансамбля. Да этих слов в нашем талмуде нет, и никто их не знает, кроме меня. Но я не певец. Делать что-то  надо,  трояк  надо  отрабатывать.  Говорю я  майору:

– Игоря нет. Спеть её могу только я. Но это не Игорь. Это  будет  намного  хуже.

– Мне всё равно кто споёт. Лишь бы прозвучала моя любимая  песня.

Окрылённый таким напутствием я с огромным энтузиазмом и воодушевлением исполнил любимую песню майора. Мне даже показалось, что спел я её не плохо, хотя
и не слышал себя из зала со стороны. В благодушном
и приподнятом настроении иду в перерыв в туалет. Подхожу
к писсуару и вдруг за спиной знакомый тягуче-гнусавый голос  майора:

– От-дай  три  рубля!

От  неожиданности  я  чуть  было  не  написал в штаны.

– Да как же я тебе их отдам, когда они уже в общем котле, и мне из них положена всего лишь четвёртая часть, то есть семьдесят пять копеек.

Мой аргумент не возымел на майора никакого действия. Все десять дней болезни Игоря, майор подходил ко мне каждый вечер с той же безнадёжной гнусавой фразой: – «От-дай три рубля!» В первый же день выхода Игоря  на  работу,  я  взмолился:

– Игорь! Спой ты бесплатно этому майору его песню. Измучил  он  меня  напрочь!

Игорь спел. На этом инцидент был исчерпан и довольный  майор  наконец-то  отстал  от  меня.

 

 

Неистовый    певец

 Всё-таки и в головы высокопоставленных чиновников приходят иногда интересные, свежие и полезные мысли. Так в начале 70-х какой-то светлоголовый (в плане мыслей) чиновник от культуры придумал и внедрил выступления музыкантов в фойе кинотеатров в короткие промежутки между сеансами. И то дело. Не весь же перерыв толпиться
в буфете, поглощая мороженое, пирожные, пиво и газировку. Интересней и полезней послушать хорошую музыку,  не  отрываясь  от  буфета.

Группа "Искатели": Георгий Васильев, Владимир Усейнов, Игорь Орлов.

 

 

В это время и нас угораздило поработать музыкантами
в кинотеатре «Родина». Состав был не затейливый: фоно, гитара, бас и ударные. Виктор Голошенко пел под наш аккомпанемент модные в то время песни. Одной из таких песен была «Песня о капели» Жана Татляна. Надо отметить, что голос у Виктора был не богат обертонами, зато силён и чист. Петь он любил и пел самозабвенно. Заливался в любой песне так, что забывал обо всём на свете. Иногда забывал даже слова или их порядок в песне. Хорошо, что гитарист Игорь Орлов мог пропеть в другой микрофон забытые слова и выручить горе-певца. Хуже обстояло дело, если Виктор менял слова местами. Тут уж и Игорь  не  всегда  умел  помочь.

В хорошей «Песне о капели» есть прекрасный припев:

Звенит капель целый день с утра,

И влюбляться давно пора.

В том, что город такой теперь,

Виноваты весна и капель.

И вот наш певЕчище заливисто доходит до третьей строчки припева и взахлёб поёт: – «В том, что город теперь такой». И о-ба-на! Четвёртая строчка не рифмуется
с третьей. И тут опять выручает Игорь. Злорадно и с подтыркой он поёт четвёртую строчку: – «Виноват Голошенко дурной». Не знаю, какое впечатление произвела концовка припева на зрителей в фойе, но ансамбль сильно развеселился.

                           

 

Ч Е Х

        Чех – это не национальность. Это – фамилия. Это – Виктор Чех – изумительный пианист и музыкант. Гордость нашей Пензенской области, да, наверное, и России. А какой он педагог! Сколько он воспитал  джазовых  вокалистов  и  пианистов!

Виктор Павлович Чех

 

 

       Но, хотя я тоже музыкант, не музыка нас объединила. Сблизились мы на ниве литературы. Он, как и я, был страстный книголюб. Причём, если я покупал, собирал и складывал книги в домашнюю библиотеку, то он собирал книги год-два, потом всё продавал, и снова собирал. И этот цикл повторялся годами. Ему    было проще собирать, так как в те времена он колесил с  гастролями  по  СССР  в  ансамбле  цыган.

       Любили мы с ним тёплыми летними вечерами, взяв бутылочку чего-нибудь незатейливого, побазарить о литературе или музыке. Однажды забазарились мы допоздна на лавочке у моего подъезда. Пора  по  домам.  Виктор  и  говорит:

     – Володь! Проводи меня до квартиры – скажешь, что мы были у тебя.

       Да нет проблем, благо, что дом Виктора метрах в ста от моего. Дошли  до дома, лезем  на  пятый  этаж.  Виктор  звонит. Из-за двери  сонный,  недовольный  женский  голос,  наверное,  жены:

     – Кто  там?

     – Это  я, – ласково  говорит  Виктор.

     – Откуда  пришёл,  туда  и  иди  –  мрачно  отвечает  жена.

     – Ну,  дорогая,  открой.  Я  вот  с  Володей,  мы  с  ним  были.

     – Вот  к  Володе  и  иди.  Я  тебе  не  открою!

       Мне  стало  противно. Я  говорю:

     – Вить! Не унижайся. Пойдём ко мне, переночуем. А завтра разберёмся.

       Взяли мы с расстройства ещё бутылочку и присели у меня на кухне. Долго ли  –  коротко, а спать надо. У меня, надо сказать, условия тоже были не комфортные: одна комнатка на общей        кухне, в которой жена и маленький сын. Ну, думаю, постелю Виктору в кухне, а сам буду спать с женой. Принёс я Вите из комнаты узкие спинки от софы, чтобы он на них лёг. Пошёл в очередной рейс за подушкой, простынёй и одеялом и, пока шёл коридором, наступил на край одеяла. Наступивши, упал и заснул       у  входной  двери  на  том,  что  нёс.

       Проснувшись поутру, ничего не могу понять – чего это я лежу  в коридоре у порога, не знай на чём. Захожу в кухню и вижу картину. Виктор  ютится  на  узеньких  спинках,  галстук  подтянут до кадыка, из одежды сняты только ботинки.  А сверху он укрылся тощим  кухонным  вафельным   полотенцем,  которое  закрывает чуть-чуть  его левую руку и бок до бедра.  Виктор  видать  замёрз. В   кухне   довольно   прохладно.

     – Доброе  утро,  ВиктОр! – Бодро  произношу  я.  Не  замёрз?

     – Да замёрз, не замёрз, – отвечает он, – тут другая беда: кран на кухонном смесителе капает со страшной силой. Это – китайская пытка!

     – Да, Виктор! Это плохо. Но я на кухне не живу, поэтому меня    эта  капель  не  колышит.  А  по  хорошему – извини.

       Ополоснулись мы с Виктором и пошли в прекрасный пивной гадюшник около райнарсудов на улице Суворова. И так нам стало хорошо, что забыли мы все невзгоды. И жена, я уверен, приняла  своего  блудного  мужа  Виктора.                    

                    

Вечеринка друзей в музыкальной школе.

Михаил Русинов (гитара), Сергей Струков (ударные), Виктор Чех (ф-но).

(фото из архива М.Русинова)