Вечный город
Приключения странствующего лабуха
Опять всё начинается с телеграммы.
Сначала мне позвонила мама Женя.
- В Италию хочешь?
- Евгения Анатольевна, я чё, по-вашему, совсем дурак?
- Тогда собирайся. У Куприянова пианист ушёл в запой. Приказ будет, не волнуйся.
Потом позвонил Купа, спросил размер штанов и ботинок. Про инструмент тоже поинтересовался, и, почувствовав мою заминку, заверил, что сам найдёт.
На следующий день в наш цирк пришла телеграмма, в отличие от первой более категоричная, согласно которой я откомандировывался на месяц в распоряжение Росгосцирка.
Начались сборы одновременно с репетициями новой программы. А у нас как раз собирался работать знакомый уже мне по Таиланду дрессировщик М.Багдасаров.
Ставился новогодний спектакль, в просторечии - «ёлочки». Михаилу Ашотовичу взбрело в голову украсить представление песенками, а поскольку московским композиторам надо было платить деньги (и немалые), проблему решили быстро и бесплатно. Когда в оркестровую комнатёнку зашёл массивный дрессировщик с интересным предложением и двумя наганами, позеленевший пианист сразу же согласился сочинить четыре песни за оставшиеся два дня до отъезда в Италию. Интересно, а куда мне было деваться? Я же знал характер моего оппонента и его тонкие аристократические манеры – сразу стрелять. С двумя трёхлинейными аргументами спорить очень тяжело и опасно для здоровья.
Песни я сочинил, минуса отдал грозному дрессировщику для их дальнейшей передачи в драмтеатр, где кто-то, столь же напуганный револьверами должен был всё это спеть и записать. Короче, расстрела я избежал.
Приехав в Москву, первым делом двинулся на Лубянку к начальству. Омоновцы, караулившие внизу, долго не хотели меня пускать по причине отсутствия у меня стандартного удостоверения (сто раз говорил своему начальству, чтобы сделали!), но после вмешательства Годзиковской, вызванной по внутреннему телефону, смилостивились. Мама Женя и отиравшийся тут же Куприянов послали меня в магазин за бутылкой. О судьбе своей неоплаченной аранжировки «Ресторана на льду» я не заикался, а строгий цензор Бяшаров избегал вообще разговоров. Вечером Купа повёз меня к себе домой ночевать, поскольку приткнуться до завтрашнего дня мне было негде. Спал я возле рояля, над которым висел большой портрет владельца квартиры, выполненный в духе соцреализма: Владимир Сергеевич был изображён в белом костюме с трубкой в зубах, задумчиво глядящим вдаль, откуда вот-вот должна была прилететь муза…
«Купа гениальный».
Наутро выяснилось, что у них там опять что-то не срослось, и вылет переносится на завтра. Днём я опять бегал за бутылками, сталкиваясь в коридорах и буфете Росгосцирка с известными личностями типа Кальварского, Голубева, Марчевского и прочими всенародными артистами и композиторами. Помимо того пришлось побывать ещё в стенах Министерства культуры России, куда меня по простоте душевной отправила Мама Женя, дабы я там подписал какие-то бумаги, касающиеся нашего отлёта. По-моему речь шла о том, что никаких сверхценных музыкальных инструментов работы г-на Страдивари мы с собой не везём. К моему удивлению бумаги подписали, даже не спросив какое отношение к этому делу имеет иногородний человек, у которого даже нет удостоверения сотрудника цирка.
Попутно мне удалось уговорить Бяшарова выдать со склада для нужд пензенского оркестра ещё одну трубу южноамериканского производства. Как раз в этот день в Москву должен был ненадолго прибыть Михалыч, для участия в некоем творческом совещании музыкальной верхушки Росгосцирка. Вот, подумал я, через пару дней он обратно в Пензу поедет, и как раз прихватит трубу. Надеждам не суждено было воплотиться в реальность – Михалыч элементарно пропьянствовал всё время командировки, и труба так и осталась на складе.
К вечеру Купа сдал меня своему инспектору оркестра с тем, чтобы тот обеспечил мне ночлег. Серёга Перебейнос сначала повёз меня в шапито «Русь», в котором базировался «образцово-показательный» оркестр, ему там надо было решить какие-то вопросы в бухгалтерии. Там я познакомился со знаменитым трубачом Саркисом Папазяном и выпил с ним водочки. Затем инспектор привёл меня на хату (по дороге мы тоже взяли пузырёк) и дал в руки музыкальный инструмент для починки. Новый «Korg M1», имевшийся в оркестре, Куприянов зажал, выдав мне через инспектора видавший виды «Yamaha DX-7», у которого что-то там не ладилось с выходными гнёздами. Предварительное распитие бутылочки не помешало мне довольно быстро найти неисправность и устранить.
И ещё одним делом пришлось мне заняться. Серёга где-то здорово простудился и совсем потерял голос. А надо было обзвонить весь оркестр и предупредить, что собираемся завтра в пять часов в Главке. Когда я пробежал глазами список оповещаемых личностей, мне стало дурно… Раньше эти фамилии я видел только на обложках пластинок и в титрах телепередач. Теперь мне предстояло их «приглашать».
- Эт чё, ваш оркестр?
- Угу.
- Ой…
- Да звони давай. Не бойся.
Я отрепетировал стандартную для всех фразу и начал крутить диск телефона. Надо сказать, что действительно «звёзды» отечественного джаза оказались намного проще в общении некоторых провинциальных артистов филармонии. Мандраж мой постепенно улегался, особенно я почувствовал облегчение, когда со мной очень просто поговорил легендарный трубач не менее легендарного ансамбля «Мелодия» Р.А.Шакаров.
Солисты эстрадного оркестра Всесоюзного радио и телевидения Герман Петров, Владимир Чижик и Родомес Шакаров (слева направо).
И тут вдруг…
- Здравствуйте. Я звоню по поручению Сергея Перебейноса, он голос потерял, говорить не может. Вылет в Италию завтра. Надо быть на Пушечной у Главка в семнадцать часов.
- А Вы кто?
- Я это… пианист. Из Пензенского цирка. Я с вами еду.
- А вы что, играть умеете?!?!??
Меня прошиб пот (я уж не помню, горячий или нет) и я сразу пожалел о том, что связался с этой чёртовой столичной богемой. Ну всё, думаю, теперь заклюют. Серёга, сидевший рядом и частично слышавший разговор, спросил:
- Что? Наезжают?
- Д… вроде сомневаются. Смогу ли…
- А кто это был?
- Ё… а хрен его знает. Я уж запутался, кому звонил.
- Ладно, выясним, не ссы.
Для успокоения тяпнули ещё по стаканчику, и я улёгся на кухне в обнимку с «ямахой».
Перелёт.
Третий день не отличался разнообразием – опять пришлось посещать гастроном в окрестностях главного здания ФСБ, и поить чиновников и композиторов шампанским. Слава богу, за их счёт. К пяти часам оркестр собрался внизу, в вестибюле. Куприянов, которому Серёга уже настучал про вчерашние телефонные переговоры, построил всех в шеренгу и произнёс:
- Так. Это вот Лёша из Пензы, едет с нами вместо Игоря. Тут кое-кто интересовался, умеет ли он играть. Умеет. И попрошу больше этот вопрос не поднимать.
А мне вполголоса добавил:
- Держись за Вована. Он в обиду не даст.
Вован оказался саксофонистом. Плюс ещё зашитым алкоголиком и любителем юмора.
В Шереметьево при прохождении пограничного контроля произошла заминка. Взяв мой паспорт в руки, и пощёлкав клавишами компьютера, девушка-прапорщик вдруг изменилась в лице, испуганно глянула на меня и завопила: «Вера-а-а!!!». Прибежала напарница, тоже вздрогнула, взглянув на паспорт и экран компьютера, и тут они уже хором заорали: «Маша-а-а!!!». Прибыло подкрепление в лице ещё одной дамы с такими же погонами. После продолжительного совещания, когда моим долгим топтанием у окошка контроля начали интересоваться другие пассажиры, пограничницы всё-таки вернули мне документ и велели проходить дальше. «А чего там?» - поинтересовался я. «Ваше счастье. Год рождения не совпадает. А так – ну прямо всё, и фамилия, и имя-отчество и прочее…» «С кем совпадает-то?» - «Да один тут у нас… Убийца-душегуб, в федеральном розыске».
Затем меня взяла в оборот ритм-группа, состоявшая из барабанщика Женьки Косеко и басиста Лёшки Тарасова. В беспошлинном магазине они купили какую-то бутылку и позвали меня в компанию. Лёшка отстранил единственный пластиковый стаканчик, который я протянул ему, и пояснил:
- Я последним буду. У меня туберкулёз.
Оказалось, что до этого он уже раз пять был в Италии, пригнал оттуда три машины BMW, успел где-то там пожить в ночлежке, дожидаясь окончания визы, и заработал вот эту неприятную болезнь.
Перелёт на летательном аппарате тяжелее воздуха под названием А-310 прошёл без особых событий. Была посадка в Милане с выгрузкой непонятно зачем всех пассажиров и держанием их в здании аэропорта в течение получаса. В аэровокзал и обратно нас катали на интересном автобусе. У него не было сидений, но было две водительских кабины, расположенных зеркально: спереди слева и сзади справа. Собственно говоря, где у него «сзади», а где «спереди» - это ещё нужно крепко подумать. Автобус не разворачивался – водитель просто переходил в другую кабину, и чудо техники ехало в противоположном направлении. Двери для пассажиров были не с боков, а опять же спереди и сзади. Город мы видели издали, и артисты не удержались от комментариев.
- Ни хрена себе…
- Я думал, эт только у нас так.
- Нижний Тагил. Точно.
- Не. Там пожиже. Тут прям Магнитогорск…
Обсуждался густой дым от огромного количества заводских труб, заволакивавший добрую половину населённого пункта.
Из римского аэропорта имени Леонардо да Винчи нас привезли в цирк на окраине столицы.
Встречала некая бесформенная тётя преклонных лет изо всех сил пытавшаяся сойти за молодую девушку. Прямо на улице возле шапито нам устроили фуршет с вином. Проголодавшиеся музыканты накинулись на угощение, согласно кивая на беспрерывное лопотание всё той же тёти. Дамочка была в платке, макинтоше и резиновых сапогах, будто только что вышедшая на свежий воздух из совхозного коровника. Радамес Шакаров решил действовать решительно и в строгом соответствии с внешним видом синьоры. Опрокинув очередной стакан и прожёвывая апельсин, он цапнул «доярку» пониже пупка и произнёс:
- Апфендортен!
Дамочка взвизгнула и отскочила в сторону. Остолбеневший Куприянов заорал шёпотом:
- Радик, ты дурак?! Это ж директор цирка!
- Да? А чего она в таком виде ходит…
Инцидент замяли, обратив всё в шутку. Потом нас расселили по камерам и велели спать.
Диспозиция.
«По камерам» - это я не совсем точно выразился. Вообще-то это были некие контейнеры, вроде тех, которые используются в морских перевозках, но путём небольших усовершенствований приспособленные под жильё. Каркас был стальной, стенки пластмассовые, одна дверь и одно окно. Внутри кровати в два яруса. Нам досталось три таких ящика на десять человек. Храпящих армян поселили вместе, а мне выпала доля квартировать с тремя знаменитостями. Алик Аваков был известен как очень профессиональный трубач-импровизатор, осчастлививший своим присутствием не один солидный оркестр в Москве, а Сашка Агеев, несмотря на то, что был самым младшим в оркестре, уже наигрался в своё время в ансамбле «Мелодия». Про Радика Шакарова я уже говорил.
Вбивать гвозди в абсолютно голые пластиковые стены нам категорически запретили, поэтому одежда валялась где попало. Мужики сразу же распаковали электроплитки, достали из недр багажа банки с тушёнкой и принялись сочинять еду. Я беспомощно озирался. Избалованный многозвёздочными отелями Таиланда и Филиппин я не имел даже ложки. Надеялся, что мне дадут. Тем более, что ехал я не с кем попало. А оказалось вот так. Ложку и какую-то пластиковую миску (сильно подозревая, что это цветочный горшок) я купил на следующий день на базаре в получасе ходьбы от цирка в сторону центра города. В другую сторону ходить нам никогда не приходилось: метрах в двухстах виднелась белая автодорожная табличка с перечёркнутой надписью ROMA. То есть город заканчивался.
Напротив цирка, через дорогу была расположена автомобильная свалка и рядом с ней старинная казарма батальона карабинеров. Они оттуда регулярно выезжали парами на белых лошадях и устремлялись патрулировать город.
Сам цирк был очень даже не маленький. Правда, зрительские места располагались не привычным кругом, а буквой «П». Перед входом в зрительный зал был ещё почти такой же шатёр, в котором для непонятных целей стоял катер (или яхта), и располагался буфет. С противоположной стороны была закулисная часть, где стояли клетки с мартышками, клоунский автомобиль, прочий цирковой реквизит и раздевалка для музыкантов. Мы ей практически не пользовались, переодеваясь в своих избушках, поскольку от места жительства до места работы надо было сделать около пятидесяти шагов.
Ещё на территории была кухня с газовыми плитами, некое подобие бани и туалеты. Всё это тоже пластиковое, какое-то невсамделишное. Конечно же, была и конюшня. Вся территория была засыпана щебёнкой и огорожена забором.
Горный климат центральной Италии позволял днём загорать, а ночью лязгать зубами от холода. Естественно, при минусовой температуре вода в шлангах ночью замерзала, так что по утрам возникали проблемы в вопросах омовения и кипячения. Походы в баню (или как бы ещё обозвать это помещение) выглядели следующим образом:
Сначала надо было идти на конюшню и попросить ведро. Набрать воды и поставить в кухне на газ. Потом собрать шмотки и идти с ведром в помещение бани. Пол там металлический, что при температуре за бортом около ноля заставляет все операции проделывать в темпе «Полёта шмеля» незабвенного флотского лейтенанта Н.А.Римского-Корсакова. Вот с помощью этого единственного ведра со стремительно остывающей водой решается задача мытья собственных мощей, а заодно и стирки нательного белья. По сравнению с космонавтами, которые моются одним литром воды, условия просто шикарные. Вот такая картина маслом или рисунок акварелью. Конец XX века, центр Европы.
Бюрократия (наша или итальянская – фиг их разберёт) была на высоте – аппаратуры на месте не оказалось. Должна была прибыть через два дня из Москвы. А через два дня как раз начинались представления. Ноты почти все были, и музыканты-духовики, разложив их где попало, пробовали новую музыку. Барабанщик похлопывал палочками по коленкам, глядя на замусоленные страницы, басист мельком пролистал свои партии и забросил их в тумбочку – он мог сыграть их хоть вверх ногами. Глядя на всё это я впал в истерическое состояние: у меня не было никакой возможности порепетировать, то есть мне грозила игра «с листа» прямо на представлении, а халтурить рядом с такими асами было всё равно, что пройтись по Ватикану без трусов.
Артисты подходили, здоровались, шутили, хлопали нас по плечам, и говорили, что, мол, хрен ли вам репетировать, вы и так сыграете. Довольный Куприянов кивал в ответ, видно было, что он гордится своим коллективом. Меня он тоже успокаивал, но сам немного нервничал, поскольку Майхровские должны были прикатить из Бельгии прямо в день премьеры. Само собой, ноты ехали вместе с ними.
Вообще-то мы попали не просто на работу в цирк, а на международный фестиваль. Именно так это было объявлено. Импресарио Паоло Пристипино поступил хитро: основной состав фестиваля прилетел вместе с нами одним рейсом. Были ещё итальянские клоуны, один такой же полудурок из Англии, шесть китайских девчонок-акробаток, местный фокусник Раптус и группа совершенно непонятно каким боком относящихся к цирку брейк-дансеров из Венгрии.
Обложка рекламного буклета циркового фестиваля.
Про наших же артистов в красочном буклете значилось следующее:
Майхровский (старший) – Россия.
Майхровский (младший с женой) – Siberia, т.е. Сибирь (опа-а, уже две страны!).
Вильданов – Чечня (тоже отдельное государство).
Французов – Украина.
Лазаровы – Казакстан (ну да, раз казаки на лошадях, значит и страна у них так называется, итальянцы вряд ли поймут, они дальше своих границ не знают ни фига).
Филатенко – Bielorussia, ну это понятно.
Ишмухамедов – Russia Bianca (Россия Белая), то есть… ну да, правильно. Именно так. Вот не знают братья белорусы, что у них две страны по итальянским понятиям.
Так что вот такой международный фестиваль. И ничего. Итальяшки всё это проглотили.
В один день прибыла аппаратура из Москвы и артисты Майхровские из Бельгии, отпросившиеся на месяц из цирка «Буглион». Кстати, наш римский балаган назывался «Голден циркус», а директрису звали Лиана Орфеи. С утра расставили музыкальные ящики на сцене и воткнули провода. Сидящие напротив на самом верху итальянские звукооператоры суетились с озвучкой, а мы уже начали лихорадочно пробегать ноты. Основную часть осилили к полудню (довольно долго мурыжили музыку казаков Лазаровых, там были сложности со сменой ритмов), потом принялись за Майхровских. К вечеру всё было на мази.
Оркестр располагался не как обычно наверху, а слева от форганга (для нецирковых читателей: форганг – это откуда выходят артисты). Подобное расположение было у меня в восточных гастролях, но там мы работали не в специальных цирковых помещениях, а в спорткомплексах. Почему здесь было сделано так – мне было непонятно. В первом ряду уселись два саксофониста, я и басист, во втором – все остальные. Между басистом и мной помещался маэстро Куприянов.
Репетиции с артистами прошли как в тумане. Информации много, времени на укладывание её в мозги – мало, коллектив незнакомый, дирижёр нетерпеливый… Положение осложнялось тем, что это был не просто чужой мне коллектив, как в Таиландско-филиппинской поездке. Тот оркестр был в равной степени неродной для всех (или почти всех), здесь же я втирался в уже отлаженный механизм, причём высшего уровня. У них всё звучало без проблем, и только я чувствовал себя инородным телом в здоровом организме. Слабым утешением были ободряющие реплики сидящего рядом со мной тенор-саксофониста Вовки Сергеева. Кстати, туман был не только в моём сознании. Обычный природный туман тоже присутствовал, и довольно часто накрывал площадку, на которой размещалось наше сборище талантов.
Уже упомянутая директриса к началу представления преобразилась, и стала выглядеть вполне достойно для сцены. В представлении принимала участие и её дочка Кристина, внешне мало уступавшая мамаше в возрасте, а по говорливости превосходившая её. Обе они попеременно вели программу, то бишь занимались конферансом. Но если у нас инспектор манежа (аналог ихнего конферансье) объявляет номер и отходит в сторону, давая возможность зрителям сосредоточить внимание на самом артисте, то у этих дамочек дело обстояло иначе. Они лопотали без умолку на протяжении всего спектакля, оттягивая интерес зрителей на собственные прелести. Функции некоего организатора закулисной жизни исполняла третья синьора. Возраст предпенсионный, рост небольшой, волосы чёрные, походка нетвёрдая. На шее у неё была цепочка, на которой одновременно висели католический крестик, милицейский свисток и небольшой ключик. Использовались эти предметы в определённой последовательности: после очередного взгляда на наручные часы дама осеняла себя крестным знамением и целовала крестик, затем удалялась в закуток с её шкафчиком. Шкафчик отпирался ключом, оттуда доставался сосуд с неким напитком. Напиток выпивался, хранилище бодрящего зелья запиралось, и синьора с покрасневшей мордой сильно дула в свисток, что означало выход оркестра на сцену.
Артисты, музыканты и конюхи…
Наши артисты ничего особенного не вытворяли, даже Новый год обошёлся без приключений. Никто не плясал «барыню» на столе и не блевал в центре манежа, как это нередко бывает.
Вообще, ярких впечатлений от наших артистов как-то не сохранилось. Запомнился только мальчик, который выступал в паре с отцом по фамилии Юрко (Куприянов называл его Дурко). Пацан был настолько тощим и малорослым (что не соответствовало его реальному возрасту), что нам было невыносимо жалко на него смотреть. Особенно это проявлялось за кулисами, когда мальчик, например, говорил: «Папа, я хочу банан», а папуля что-то злобно рычал в ответ, и, естественно, никаких бананов мальчонке не перепадало. Объясняется такое папино поведение очень просто: папа подкидывал сына и крутил на одной руке, как хотел, восторженная публика хлопала в ладоши и визжала (по подсказке Кристины, естественно), гонорары в любом цирке были обеспечены… А если вдруг ребёнок начнёт питаться нормально и прибавит в весе? Что тогда папа будет делать? И прощайте, денежки… Так что нормальное развитие собственного дитяти было принесено в жертву золотому тельцу.
И ещё этот номер запомнился тем, что в нём шикарно играл соло Радик Шакаров. Он ещё выдавал по просьбе Купрянова в какой-то вещи (кажется, в диксиленде у артиста Ишмухаметова) импровизацию на мундштуке. То есть вынимал из трубы мундштук и играл только на нём. Это было потрясающе! Я однажды купил кассету и дал итальянским звукооператорам, чтобы они записали наш оркестр на память. Кстати, на Филиппинах я тоже так делал (к неудовольствию Перинаца, почему-то). Но в день, когда звукооператоры делали запись, Радик свой коронный номер не выдал… А потом, когда нас начали морить голодом, и на этой почве стало расти недовольство, а настроение, наоборот, падать, Радамес Арамович вообще напрочь отказался играть что-либо помимо того, что написано в нотах.
А однажды был такой момент. Кажется, Майхровский-старший решил чего-то там поимпровизировать, но сказал об этом уже, когда проходил мимо оркестра на манеж. Куприянов повернулся ко мне с ошалелыми глазами и молвил: «давай быстро что-нибудь блатное. Ну!» А для меня самое страшное – это когда говорят «что-нибудь». Я тут же вхожу в ступор, и шевеление мозгов останавливается напрочь. Если предположить, что я знал бы в своей жизни всего две песни, то проблем выбора не было бы. А тут… Но, после повторного окрика маэстро, я всё-таки начал шлёпать ум-ца, ум-ца, и как-то пальцы сами собой вывели меня на основную тему из фильма «Джентльмены удачи». Через пару тактов вступил барабанщик, потом басист. Машина завертелась, всё вроде бы нормально, Куприянов начал приплясывать… И тут за спиной тему подхватила труба, да таким чистым, ясным, широким и красивым звуком! Я невольно подумал: «Молодец, тоже умеет»… И вдруг весь покрылся мурашками и вспотел. Мне стало страшно от собственных мыслей и стыдно. «Тоже умеет»… Да не он, а я «тоже умею»!!! Ишь, чего выдумал… Мания величия началась, что ли?
Ведь сзади меня на трубе заиграл Шакаров. Это как раз он и играл в «Джентльменах удачи», когда я ещё в школе учился!
Опекавший меня Вован Сергеев как-то шепнул: «Ты не мельтеши пальцами. У тебя не ахти получается. Армяне сзади морщатся, когда ты куролесить начинаешь. Они ведь с такими пианистами работали, как Окунь, Фрумкин… Так что ты лучше октавками сыграй – и всё. Понял? Ну, попроще». Я послушался его совета, и через некоторое время он мне сообщил, что армяне перестали кривить физиономии при моей игре.
Игры в нашей работе было достаточно, под фонограмму работали только гимнасты Филатенко, брейк-дансеры и китайские детишки.
Китаёзы с нами поначалу никак не общались, видимо, сильно мешал языковой барьер, но потом как-то мы стали что-то им объяснять на пальцах. В основном их интересовали блестящие музыкальные инструменты, в которые можно дуть. Крутились они и вокруг клеток с животными, но тут за ними приглядывали взрослые – мало ли что… Обезьянка – она ведь с виду забавная, но всё равно это зверь, и кто знает, что у него в данный момент на уме. Палец может откусить запросто, тем более у ребёнка.
Одной, самой маленькой китайской артистке я подарил пионерский значок. Она чего-то прочирикала и тут же кинулась к одному из двоих взрослых дядей, которые сопровождали юных циркачек. Дядя внимательно осмотрел сувенир, потом глянул на мою улыбающуюся рожу, вернул значок девочке и одобрительно кивнул головой. Видать, у них там строго с этим делом.
Фокусник Раптус показывал старый трюк со связыванием человека верёвкой, который потом чудесным образом освобождался от пут. Но показывал недолго, может быть, с неделю. А потом исчез. Наши, конечно, решили, что иллюзионист просто ушёл в новогодний запой.
Клоунская группа использовала на манеже старенький «ситроен» модели «Диана», перекрашенный под «скорую помощь». В одном эпизоде капот под действием специально установленной пружины откидывался вверх и с силой бил по лбу одного из артистов. Артист картинно хватался за ушибленное место и произносил с трагическими интонациями: «О-ля-ля!» Естественно, мы этого долго вытерпеть не могли, и Вован как-то в антракте научил итальянцев более естественным и привычным репликам. В тот же вечер после удара капотом по башке клоун взвыл: «Уй, ёб…..!», но на итальянскую публику это почему-то впечатления не произвело, и после ещё парочки экспериментов клоунская шайка вернулась к изначальному варианту.
Клоунская машина
Вообще публика на Западе странная. А может, просто непривычно смотреть на их реакцию, которая мало напоминает нашу, отечественную. Например, когда работал Евгений Бернардович Майхровский, один из ведущих наших клоунов, то тётя-конферансье комментировала каждое его движение (небольшой текст Май сам произносил по-итальянски), то есть подсказывала зрителям, где смеяться. Если она забывала это сделать, то в смешных моментах (по нашим понятиям) в зале стояла гробовая тишина.
Ну да, они же приучены к телепередачам, где включается «подсказочный» смех… По-моему, единственным артистом, на которого конферансье Кристина (или её мамаша) не тратила энергию, был английский клоун Филиппо. Там всё было просто и понятно – он выходил с жутко раскрашенной мордой, из волос у него торчал пропеллер, он кидался яйцами, брызгал в зрителей водой, показывал жопу и пердел. Такой вот тонкий английский юмор…
Кстати, итальянские коллеги тоже недалеко ушли. Один из них брал живого селезня, засовывал его в свои необъятные штаны, а голову просовывал в ширинку. Ходил по кругу манежа и всем показывал, держа птицу за шею и потрясывая головой утиного самца.
Мы как-то задали переводчице вопрос: «Как же такие тупые люди смогли построить такой красивый город и вообще Римскую Империю?», на что получили ответ: «Так то были римляне, а это итальянцы. Они просто живут на той же территории, но это другая нация».
Однажды, направляясь из своего спального вагончика в закулисную часть цирка, я увидел деньги. Бумажка в пятьдесят тысяч лир лежала на щебёнке прямо у входа. Оглядевшись по сторонам и никого не заметив, я нагнулся и протянул руку с целью поправить своё материальное положение. Бумажка чудесным образом вспорхнула и быстренько стала перемещаться в сторону конюшни.
Взгляд мой проводил денежку до самого лошадиного гаража и упёрся в выглядывающие оттуда счастливые рожи двух конюхов. «Четвёртый уже! – радостно доложил конский прислужник, - и все музыканты». Оказалось, что до меня уже трое наших купились на старый трюк с приманкой на леске. Кстати, деньги оказались каким-то лотерейным билетом, очень похожим на ассигнацию.
Вылазки в город
(по материальной части).
Если кто-то думает, что я буду подробно рассказывать о великолепии дворцов и площадей, о Колизее и Ватикане – это не по адресу. Имеется огромная куча всевозможных путеводителей с красочными иллюстрациями и профессионально написанным текстом – вот их и надо читать. А у меня просто воспоминания провинциального лабуха, впервые попавшего в Европу.
Естественно, первым делом мы ходили за продовольствием. В основном на базар. Торговая площадь делилась на две части без особых хитростей: продуктовую и барахольную. Армяне, как знатоки кавказской кухни, сразу же кинулись на зелень. Мы старательно перенимали опыт, но чисто по-обезьяньи – не вникая в тонкости, просто повторяя движения.
Выдали нам немножко денег. Тогда в Италии были лиры и считались они тысячами и миллионами. Чтобы было понятно, скажу: один доллар – полторы тысячи местных лир. Ринулись мы в поисках хлеба насущного, ибо одной тушёнкой питаться нам не нравилось. Про себя я вообще молчу, в нахлебниках у знаменитостей сидеть было совсем уж неудобно. По дороге на базар был ещё какой-то магазинчик, в основном там цветами торговали, но кто-то из наших углядел в углу мешок картошки. В принципе – да, тоже растение, не ботинки же! Купили, приволокли домой, стали чистить. Уже до середины очищаешь, а она всё зелёная… Бедные итальянцы, вот, наверное, почему они макароны лопают. Ну не беда, мы и зелёную ели, голод не тётка.
А ещё на базаре продавалось вино. Ну, тут наши кавказские специалисты сразу разобрались, что к чему. Продегустировали, одобрили, и стали приобретать регулярно. Серёжа Аглинцян, причмокивая и закатывая глаза от удовольствия, произнёс историческую фразу: «Здэсь водку пить – прэступление». Красное и белое зелье продавалось в стеклянных трёхлитровых кувшинах, стоимость посуды почти равнялась стоимости содержимого, причём пустая тара принималась обратно для дальнейшего использования. Бегать на базар с пустыми флаконами и возвращаться с полными выпало мне и Сашке Агееву, как самым молодым участникам гастролей.
А.Агеев, Р.Шкаров и С.Аглинцян на базаре.
Барахольную часть базара тоже приходилось посещалась регулярно, во всяком случае при хождении на продуктовый рынок миновать её было никак нельзя. Эта площадка пользовалась у нас гораздо меньшей популярностью, чем винные ряды. Помню только, что Шакаров отхватил там какую-то кепку по цене одной коробки спичек, и ходил по цирку - всем демонстрировал.
Ближайшая телефонная будка находилась за вторым мостом через Тибр, и идти туда надо было минут сорок, как в Бангкоке. Там как раз начиналась «цивилизованная» часть города, то есть уже начинали попадаться бары-рестораны, супермаркеты и культурно-исторические ценности. Однажды вечером я побрёл в очередной раз к телефону. В районе базара из одного приличного дома вышла сеньора и что-то шмякнула на мусорный бак. К тому моменту, когда я поравнялся с помойкой, дама хлопнула калиткой и скрылась в резиденции, поэтому мне никто не помешал полюбопытствовать, что она там выбросила. Оказалось, два совершенно новых мужских костюма. Рассматривать подробно я не стал, подумав, что на обратном пути я их попросту прихвачу и отнесу в цирк, а уж там разберусь. Фиг вам. Негры опередили, и всего-то на пару минут, я даже видел, как они упаковали барахло в большую сумку и двинулись вдоль забора к следующему мусорному ящику. Наутро этих негров с этими костюмами мы увидели на базаре. И тут наши мозги осенила догадка, откуда у нас берётся продукция в магазинах, гордо именуемых на иностранный манер «секонд хенд».
Если перед тем самым «вторым мостом» повернуть направо и взобраться по косогору (нарушая правила дорожного движения и наплевав на приличия), то можно здорово сократить путь к супермаркету. Что я и делал. На косогоре росла большая корявая итальянская сосна с огромными шишками, каждый раз вызывая в памяти сцену приклеивания к смолистому стволу бороды Карабаса-Барабаса.
Магазин за сосной посещался в основном из-за пива, которого на базаре не было. Бутылки у них со своим итальянским стандартом наполнения – 0,66 литра. Одна из них как-то случайно выскользнула из рук и негромко взорвалась при ударе об каменный пол, когда я подходил к кассе. Испуг, поразивший меня, оказался совершенно неуместным – моментально появилась уборщица со шваброй и всё вытерла, а на кассе никто и не подумал что-то с меня высчитывать за нанесённый магазину непоправимый ущерб.
А однажды пришлось понервничать. Выходя из магазина я услышал за спиной пищание металлодетектора и обернулся. Охранник тормознул троих негров и стал шмонать каждого по очереди. Немного поглядев на процедуру обыска, я двинулся домой.
Поймали меня уже у перекрёстка, когда я дожидался зелёного человечка на светофоре. Вернули в магазин и попросили предъявить содержимое сумки (пакета). Изучив покупки и благоразумно сохранённый кассовый чек, пожали плечами и попросили вывернуть карманы. На стол охранника легли перчатки, кошелёк и зачем-то таскаемый с собой провод от синтезатора. Затем по приказу секьюрити мы по очереди прошли через рамку металлоискателя: сначала я, потом мои «карманные сокровища», потом пакет с покупками (в их руках). Детектор молчал. Мне всё вернули и попросили вновь пройти сквозь контроль. Рамка выдала сигнал тревоги. Озадаченные охранники повторили все процедуры с обыскиванием, проносом всех вещей через ворота и провождением подозрительного синьора тем же путём. Опять тишина. Снова мне отдали все вещи и я двинулся через металлодетектор – сигнализация запищала. Охранники в третий раз почесали затылки, махнули рукой и отпустили меня восвояси.
Ходили мы и на автосвалку напротив балагана. Лёшке Тарасову понадобился карбюратор для машины. А по пути наткнулись на кусты лавра, и движимый инстинктом халявного обогащения Серёжа Мосесян тут же нарвал лаврушки и набил карманы.
Поскольку большая часть нашего пути в центр города пролегала вдоль Тибра, то могу несколько задержаться на этом вопросе. Река жутко грязная. Говорят, что купаться в ней запретили аж в 18 веке. Течение довольно быстрое, всё-таки горная местность, и вот с приличной скоростью по воде проплывают пластиковые бутылки, бумага, ещё какая-то дрянь… А над всем этим возвышаются довольно красивые мосты. Про второй я уже упоминал, он весь белого цвета и украшен довольно грозными древнеримскими орлами (хотя мост построен в ХХ веке). Этих самых пернатых друзей скопировали в своё время фашисты для своих эмблем. Первый и третий мосты намного старше, выложены булыжником и используются только как пешеходные. Подо всеми тремя сооружениями одинаковая картина – картонно-фанерные подобия жилищ, в которых копошатся бездомные люди.
Поднимались мы на какую-то гору. Наверное, это один из холмов, на которых Рим стоит. Там парк. Но не с каруселями, а такой… дикий, что ли. Дорожки для прогулок, скамеечки – и всё. Нет, не всё, ещё там таблички с рисунками птичек и зверушек, которые в этом парке водятся, с описанием каждой из этих божьих тварей. Птичек видели, зайцев и лис – нет. Город оттуда хорошо виден, я пробовал фотографировать, но «мыльницей» очень мелко получается, а более серьёзного аппарата ни у кого из наших не было. Кстати, город кажется очень небольшим.
На улицах нередко попадались апельсиново-мандариновые деревья (мы толком не разобрали). Руки, конечно, чесались, но рисковать никто не стал. В новогодний период жители Рима стали вываливать у подъездов весь старый хлам. Ну, кому – хлам, а кому и самые нужные вещи. Это я не про нас, мы как-то ещё не опустились до того, а вот местные бродяги подбирали.
А подбирать нам один раз всё-таки довелось. Ближе к окончанию наших гастролей пошли мы с Сашкой на виллу Боргезе, всё-таки надо было поднимать свой культурный уровень и пользоваться предоставившимися возможностями поглазеть на столицу Итальянской республики. К тому же идти было всё равно больше некуда – денег не было почти совсем.
Вилла Боргезе.
Ну, посмотрели, полюбовались великолепием дворцов, устали малость и присели на скамеечку. Мимо промчалась стайка весёлых туристочек, и из их толпы вылетела пара бумажных мешков с точным попаданием в мусорную корзину возле нас. Подождав, пока галдящие девчонки скроются из виду, мы аккуратно достали пакеты и заглянули внутрь. В пакетах обнаружилось то, что у нас называют сухим пайком – набор продуктов в дорогу: пирожки, яблоки, картонные коробочки с соком, шоколадки… Съели мы это моментально и не сходя с насиженного места. Это был мой первый случай поедания продуктов из мусорной корзины. Но, как оказалось впоследствии, далеко не последний…
Центр.
От нашего цирка до Ватикана – ровно час ходьбы. Наши знаменитые музыканты добрались туда, кажется, всего один раз, и то на экскурсионном автобусе. А мы с Сашкой шлялись в центр почти ежедневно, и жадно глазели на всю красоту Вечного города, запасаясь впечатлениями возможно на всю оставшуюся жизнь.
Подъём на верхний этаж Ватиканского музея сделан в виде закручивающейся в форме двойной спирали сплошной площадки, без ступенек. Преодолев сей оригинальный участок пути к прекрасному, мы очутились в царстве античных статуй, знакомых по учебникам истории для средней школы. Затем из окна мы поглазели на внутренний дворик, где стояли бесчисленные автомобили святых отцов, и мимо венер, аполлонов и лаокоонов вышли в парк. Долго крутились вокруг странного металлического шара, пытаясь понять его назначение. На нашу беду ни одной русскоговорящей экскурсии не было видно, так что шар так и остался непознанным объектом.
Немало времени было потрачено на задирание головы с целью разглядеть росписи потолка Сикстинской капеллы. При покидании музея была сделана попытка сфотографироваться на его фоне, но сашкин палец, попавший в объектив, испортил исторический снимок.
Площадь перед собором Святого Петра была украшена рождественской ёлкой немаленьких размеров, но всё равно выглядевшей детской игрушкой на фоне огромного здания главной католической церкви. Возле ёлки была сооружена декорация, изображавшая появление на свет Христа в окружении папы и мамы. В сарае с ишаком.
Сам собор, конечно, циклопическое сооружение. В боковых галереях запросто может проехать и развернуться большой грузовик. А ещё мы там видели симфонический оркестр, чего-то репетировавший. Выглядел он в масштабах здания примерно так же, как джазовое трио на сцене Дворца съездов. То есть где-то там в углу…
Неподалёку оказалась сувенирная лавочка. Растопырив глаза в разные стороны, мы принялись хватать в больших количествах крестики, медальоны и прочие сувениры для друзей и родственников. Мне наконец-то посчастливилось ухватить волчицу на куске мрамора, а то до этого попадались все на пластмассе. Сашка взял Колизей с лампочкой внутри, но, отстояв очередь в кассу, вдруг передумал, и положил сувенир на полку. Крик продавца по этому поводу, наверное, был слышен в конце квартала. Синьор был жутко возмущён таким безответственным поведением покупателя.
Точно такие же вопли мне довелось услышать буквально через пару дней, когда я примерил костюм, но не взял. Не любят у них этого. Приглядел вещь, пощупал – бери! И не фига тут выпендриваться. Мне потом пришлось назад к этому дядьке вернуться за костюмом, потому, что лучше (а главное – дешевле) не нашёл. Дяденька обрадовался и скинул цену.
Увидел я книжку про Рим и Ватикан на русском языке. Кое-как собрал воедино известные мне итальянские слова, построил фразу о стоимости предмета, и произнёс. Продавец посмотрел на меня, сказал: «Джешить тыщич» и выдал мне требуемую литературу. Взамен чего, естественно, получил десять тысяч лир, что в пересчёте на отвратительные зелёные бумажки составляло около семи долларов.
Кстати, насчёт языка. Итальянский намного приятней немецкого или английского на слух. При разговоре не надо выкручивать язык наизнанку, пытаясь достичь французского «R» или английского «The». Всё как у нас. А уж если ты музыкант, то задача освоения языка упрощается вдвое, ибо каждый лабух (не только советский) с детства знает все эти vivace, cantabile, mezzo piano и sforzando. Так уж принято у нашего брата. Вот, например, увидели мы на улице столб с табличкой FERMATA. Что сие означает в музыке? Остановку. Ну, правильно, через некоторое время подкатил автобус, притормозил и распахнул двери.
Пиво пить в Риме вредно – туалетов нет. А мы не знали. Как мы бегали по центру города с вытаращенными глазами в поисках каких-нибудь кустиков – можно кино снимать. Чувствуя, что катастрофа близка, прямо на площади, на глазах у населения, справили нужду, «спрятавшись» за редкими деревцами толщиной в руку. На наше счастье полицейских не оказалось, а народ глазел на шедевры зодчества.
В фонтан Треви бросили, естественно, по монетке. А там пацанов полно вокруг, и все с какими-то сачками – вылавливают наши пожертвования. Интересно, с какими выражениями они потом разглядывали советские 15 копеек?
На автобусе прокатились. Бесплатно. Так уж получилось. Оказывается, билет надо покупать в газетном киоске, а внутри автобуса кондуктора нет, там только уже компостируешь билет и едешь. Один билет на три поездки.
И метро попробовали. Типичная европейская подземка, красоты никакой, эскалаторов нет, и проложено на всю их столицу две ветки крест-накрест. Неинтересно. До станции метро дорогу нам показала какая-то бабулька, поощрённая мной пионерским значком. Презент был принят с восхищением.
Чтобы сбить накал страстей из-за финансовых неурядиц, нам бросили кость – организовали экскурсию. Подогнали автобус, погрузили и повезли осматривать город. На наше счастье маршрут экскурсии не повторял те точки, где мы уже побывали самостоятельно. Нам показали Рим с самой высокой точки, где установлен памятник Джузеппе Гарибальди, потом свозили в Пантеон, в Колизей и его окрестности. В Пантеоне было довольно мрачно, поэтому сфотографировать ничего не удалось.
А.Котляр и В.Куприянов на экскурсии.
При входе в Колизей остро пахло кошачьей мочой. Вообще-то «пахло» - это мягко сказано – вонища была жуткая. Рим вообще «кошачий» город, подобно тому, как Бангкок – «собачий». Карликовые родственники тигров шляются где попало и чувствуют себя хозяевами города. А Колизей они оккупировали вообще основательно и надолго. Нам даже попадались значки и открытки, где рядом с Амфитеатром Флавия (правильное название этого громадного цирка) изображены рыжие в полосочку коты с откормленными харями.
А.Котляр в Колизее.
Ещё около Колизея толкались итальянские мужики, обряженные в форму античной Римской армии, предлагавшие за полмешка лир с ними сфотографироваться. Естественно, мы фотографировались бесплатно, но с такого расстояния, чтобы древнеримский легионер не мог достать нас копьём.
Колизей. С.Аглинцян, А.Агеев, В.Сергеев.
Примерно на полпути до центра города была одна достопримечательность. Про это дело нигде не пишется и не говорится. Специально потом лазил по справочникам и интернетовским сайтам – глухо. А вещь интересная: памятник Муссолини. Рожи его там нет, просто обелиск (стела) с надписью Mussolini. Я когда первый раз увидел – долго стоял с разинутым ртом, пока не догадался сфотографировать. Так что документальное подтверждение этого удивительного явления у меня имеется. Никак не укладывая в голове наличие памятника вождю фашистов в столице демократического государства, я решил навести справки. А то ведь мы привыкли как: если новая власть (неважно какая), то старые памятники долой! Те все были гады – теперь ставьте памятники нам. А у них, оказывается не так. Во-первых, Рим потому и зовётся Вечным городом, что там не сносятся памятники никому. Исключение, конечно, составляли господа варвары, ну с них что возьмёшь – темнота… Кстати, они себе памятников не ставили взамен снесённых, не научились, бедолаги. А во-вторых, памятник дуче стоит возле спорткомплекса, построенного по его инициативе для Олимпийских игр. То есть вот за то, что он построил спорткомплекс – ему памятник. А за то, что он был старший фашист – его повесили. Всё просто и логично. Нам бы поучиться.
Любовь на продажу.
Сначала вообще об отношениях с женским полом. Отношений не было никаких. За месяц мы не увидели ни одной более-менее симпатичной итальянки. На территории цирка тоже не было ничего привлекательного. По всем признакам, Джина Лоллобриджида у них произведена в единственном числе. Радик Шакаров к концу поездки всё чаще тискал во сне подушку и сладострастно пускал слюни, а днём повторял своё неизменное и непонятное «апфендортен»…
Между нашим цирком и дорогой был небольшой пустырь обрамлённый высоченными деревьями неизвестной породы. Возможно, это был местные вариации на тему пирамидальных тополей. На пустыре одиноко торчала какая-то заброшенная будка, распространявшая сильный запах аммиака – по-видимому, использовалась в качестве туалета. На пустыре круглосуточно шла работа: трудились проститутки. Не покладая рук. Или ног.
Напомню: напротив располагалась казарма карабинеров. И – тишина. При всех недостатках и грехах наших милиционеров я как-то не могу себе представить, чтобы менты у нас терпели подобное хамство у себя под окнами. А у них ничего. Пожалуйста.
Для более ясного представления о происходящем можно посмотреть старый итальянский фильм «Ночи Кабирии». Вот там точно показано, как это дело обставлено. Костры вдоль дороги, переминающиеся возле них дамы, притормаживающие автомобили с клиентами… У нас возле цирка именно так и было. Иногда автомобиль с клиентом и обслуживающей дамой, стремясь отдалиться от дороги, подъезжал почти вплотную к нашему забору, и происходящее внутри машины мы могли разглядывать в подробностях. Для нас это было своего рода бесплатным развлечением (с комментариями и смехом, естественно). Итальянские любовники нисколько нас не стеснялись – работа есть работа. Больше всего мы изумлялись тому, что дамы выполняли услуги не снимая верхней одежды.
Не могу точно вспомнить, с кем и на что я поспорил или какой-то ещё получил толчок к действиям, но однажды вечером я назюзился и пошёл прямо туда. Посмотреть вблизи. Ну, кто не верит – пусть не верит. Собутыльники, предупреждённые мной, выстроились у забора в ожидании комедии. Подхожу к месту развратных действий, вижу двух дамочек полунегритянской внешности, томящихся без дела. Я вроде как бы мимо: «Бона сэра, синьора» - «Бона сэра» - отвечает одна из них, повыше и потолще. И без особых церемоний – цоп! … Ну да. Ручищей своей прямо за это самое.
Я аж присел. И глаза вытаращил. А она не отпускает и начинает пальцами перебирать, да при этом скаля свои лошадиные зубы спрашивает: «Чирко?» «Си, - отвечаю, с трудом удерживаясь в вертикальном положении и показывая пальцем на шапито, - чирко, си». Полукопчёная синьора продолжает допрос третьей степени: «Акробато?» - «Но. Музиканто». Дама разочарованно отпихнула меня, но я тут же попал в идентичную ситуацию со второй скучающей особой. Всё повторилось без вариаций.
Кроме покатывающихся со смеху оркестрантов эту сцену наблюдал ещё один тип, сидевший неподалёку в машине с распахнутой дверью. Сутенёр, по всей видимости. Курил и хмурился, видя, что клиент явно неплатёжеспособен и вообще не имеет серьёзных намерений, а просто валяет дурака.
Между прочим, у этих фурий под шубами не было ничего. Вообще ничего! Только обувь. То есть боевая готовность не постоянная и не повышенная, а прямо полная. Я вернулся в цирк и больше не экспериментировал.
Маэстро.
Владимир Сергеевич достоин того, чтобы посвятить ему отдельную главу. Если без смеха, то это один из лучших аранжировщиков Советского Союза, ну и России, естественно. Как композитора я не могу его причислить к великим фигурам, но как аранжировщик он вне конкуренции. Сам он это прекрасно сознаёт и неоднократно мне доводилось слышать от него такое делении в своей профессии: «Аранжировщики делятся на три категории…» Дальше шло раскладывание по полочкам.
«Первая категория – вещь звучит сразу, при чтении с листа. Это я. И Якушев.
Вторая категория – вещь начинает звучать после долгого разучивания. Это Любивец.
Третья категория – вещь не звучит никогда».
И он был прав на все сто!
Незадолго до нашей поездки решением Главка был создан как бы «образцово-показательный» оркестр под управлением Купы. В первую очередь надо было утереть нос отколовшимся от системы Росгосцирка двум предприятиям: Московскому цирку на Цветном бульваре, где оркестром руководил сам Георгий Арамович Гаранян, и Большому московскому цирку на проспекте Вернадского с оркестром под управлением тирана-самодура Михайлова (девичья фамилия Иоффе). Затея Главка увенчалась успехом.
Каким образом удалось заманить в цирк музыкантов столь высокого ранга – загадка для окружающих. В составе оркестра в то время находились музыканты, за плечами у которых была работа в оркестрах Людвиковского, Овсянникова, Лундстрема, Кролла, Орбеляна, участие в озвучивании кинофильмов и игра в оркестровой яме Большого театра. По «звёздности» состава оркестр находился на втором месте в стране, уступая только оркестру погранвойск ФСБ.
И вот тут закралась вроде бы незаметная, но роковая ошибка. Музыканты оркестра оказались по значимости не ниже своего руководителя, а такого быть не должно. Конечно, запанибрата никто с ним не был, называли по имени-отчеству, но в душе каждый осознавал, что руководить сборищем такого количества джазовых звёзд должен кто-то повыше рангом. За спиной говорили разное, чаще всего снисходительно посмеиваясь над композиторским талантом и дирижёрской техникой маэстро.
В.С.Куприянов
Надо сказать, что смешки имели под собой некое основание. Дирижировал Владимир Сергеевич до такой степени воодушевлённо и самозабвенно, что иногда попадал дирижёрской палочкой по предметам, находящимся в зоне досягаемости (пюпитры, музыкальные инструменты, физиономии музыкантов). А однажды в экстазе сломал руку об микрофонную стойку.
Владимир Сергеевич имел прозвище «Купа» или «Купа гениальный». Он об этом знал, но не сильно обижался. А чего, собственно, обижаться, если при всех своих достоинствах, маэстро имел особенность – действительно считать себя гением.
Лёшка Перинац мне ещё в Таиланде рассказывал, как Купа во время поездки в Германию напился на территории цирка местного пива при неподключенном ещё туалете. Понятное дело, организм требовал высвобождения жидкости, мозги были слегка затуманены пивными парами, поэтому Куприянов начал орать. Требовал к себе особого внимания и поразил окружающих фразой: «Рахманинова помните, а Куприянова забыли?!?!»
Таких историй про Владимира Сергеевича ходит по Москве немало. Был бы некий штатный летописец, фиксирующий всё это на бумагу – можно было бы напечатать собрание афоризмов в нескольких томах. Вот и в Италии нам довелось услышать новые перлы в исполнении автора:
- Между нами пропасть! (в смысле между ним, как дирижёром, и его музыкантами)
- Вы учились в ауле, а я в консерватории (обвинялись Шакаров и Аваков, не имеющие высшего образования)
- Я никого не бздю! (об отношениях с чиновниками, кстати – это правда)
Плюс ко всему Владимир Сергеич был несколько избалован в бытовом плане. Я как-то заглянул к нему в жилище (он жил наравне с артистами в автомобильном прицепчике, который в разных странах называют по-разному - кемпинг, караван, трейлер…), и услышал плаксивый возглас: «Ну где там Серёжа ходит?! Я есть хочу!» То есть инспектор оркестра Перебейнос его ещё и кормил с ложечки…
Выпить тоже был не дурак. Одно представление нам пришлось начинать без него. Набрался где-то до такого состояния, что та дама со свистком его просто не выпустила на сцену. Махнула нам из-за кулис рукой, мол, давайте, и жестами показала, что маэстро нынче неработоспособен.
Гримасы капитализма.
Артисты Филатенко приехали с грудным ребёнком. Оставить, что ли, не с кем было? Всё-таки это не экскурсия на неделю с проживанием в отеле… Ну, да ладно. И вот заболел у них мальчонка, затемпературил. Они давай звонить в «скорую», как это у нас принято. А им ответили, что они могут идти по известному адресу. Ошалевшие родители позвали на помощь нашу переводчицу, надеясь, что та как-то сумеет потолковее объяснить итальянским докторам, что не взрослый дяденька с похмелья мается, а младенец заболел. Ну, переводчица им подтвердила, что «скорая» в Италии по таким пустякам не ездит, надо брать машину и везти дитё в больницу. Здесь вам не «совок» поганый… А если машины нет? Ну, нет – значит нет. И так помрёт, без машины. Помнится, у нас вся цирковая труппа была потрясена такой вот чуткостью и гуманизмом.
Выручила директриса цирка, поднялась среди ночи, завела свой малюсенький «фиат-500» (аналог нашего «горбатого» ЗАЗ-965) и отвезла трясущихся родителей вместе с чадом в госпиталь.
И вот в связи с этим случаем я всегда вспоминаю другой. Сын у меня как-то занемог. Простая советская «скорая помощь» приехала, посмотрела, велела госпитализироваться и повезла нас в детскую больницу. Свернули мы почему-то у площади Ленина (мимо Обкома КПСС), где вообще-то проезд запрещён – «кирпич» висит. Я решил напомнить об этом доктору и услышал в ответ: «Мы везём больного ребёнка. Пусть хоть одна сволочь попробует остановить»…
Если в Таиланде и Филиппинах у нас и были проблемы с выплатой жалования, то они носили временный и непринципиальный характер. Ну, дадут на день-два позже – не беда, тем более по сравнению с тем, что творилось в то время у нас на родине. А в Риме я впервые понял, что значит остаться совсем без денег в чужой стране.
Не проскочила гениальная идея у синьора Пристипино – притащить толпу русских артистов и выдать это за международное сообщество. То есть, у зрителей-то вопросов не было, а вот министр культуры оказался на высоте. В результате мы оказались в яме.
То есть денег министерство давать категорически отказалось, ссылаясь на обман, и Пристипино запсиховал, зная, что не сможет расплатиться с артистами. Вообще, расплатиться-то имелась возможность, но какой же буржуй отдаст деньги в ущерб себе?! На то он и буржуй.
Артисты пытались взывать к совести импресарио. Наивные. Если б у него была совесть, он не был бы капиталистом. Пробовали подействовать через наше посольство – это вообще дохлый номер. Явился атташе по культуре, изрядно пьяный (все чиновники берут пример с вышестоящих, этот, видимо, равнялся на Ельцина), сфотографировался с медведем и уехал…
Музыканты ходили злые. А Куприянов ещё подбавил керосину в огонь, бросив фразу, что деньги надо зарабатывать в Москве, а сюда нужно ездить просто отдыхать и любоваться красотами Рима. Произнёс, конечно, в нетрезвом виде. Стычки его с музыкантами становились всё более частыми и дальнейшее расширение трещины между руководителем оркестра и подопечными продолжалось… Радик Шакаров однажды чуть было не заехал Купе в морду. Выходя после представления на улицу, Радик плевал кровавой слюной на щебёнку и громко спрашивал: «Я трубач или говно?! Гдэ дэнги?!»
Забегая очень далеко вперёд, могу сказать, что эти буржуйские сволочи денег так и не дали. Никому. Года через два синьор Пристипино приехавши в очередной раз в Москву за новыми лохами, сообщил, что готов выплатить небольшую часть гонорара. Но не выплатил.
Цыгане в Риме в точности как у нас. Ну, может, юбки понарядней, и по-итальянски умеют разговаривать. Среди бела дня в центре города окружили нас с Сашкой, типа «дай погадаю» и т.д. Мы отбрыкивались, как могли. Потом они вдруг резко рассыпались и стали удаляться. Санёк с ошалелыми глазами завопил: «Лёха! Кошелёк!» Поскольку у меня кошелька вообще не было, я понял, что у него случилась пропажа. На размышления о том, вызывать или не вызывать полицию, и на мысленные попытки составить фоторобот или хотя бы словесный портрет подозреваемых времени не было совершенно. Поэтому дальнейшее происходило по наитию и в темпе Allegro con brio.
Настигнув крайнюю цыганку, я рванул её за рукав, другой рукой отвернул воротник, где у меня был приколот значок «50 лет Дому пионеров г.Пензы» и крикнул ей в морду: «Интерпол! Арест!». Она вырвалась, заверещала, остальные сшибая друг друга кинулись кто куда, а к моим ногам шлёпнулся сашкин бумажник. Санёк вытаращил глаза, промолвил: «Ну ты даё-о-ошь…» и пошёл покупать мне пиво в знак благодарности. Оказалось, что ему не самого кошелька и не денег было жалко – внутри портмоне лежало удостоверение на некую медаль почётного ветерана пограничных войск, которой Саня очень дорожил.
Торжественные заседания.
Были у нас там и личные праздники. Пришлось отмечать три дня рождения внутри оркестра: Серёги Аглинцяна, Серёги Перебейноса и мой. В какой последовательности – неважно. В качестве банкетного зала использовалось помещение кухни, где в стороне от установленных газовых плит было ещё немало свободного пространства. Схема праздников разнообразием не отличалась. Скидывались по нескольку тысяч лир, покупали новорожденному какую-нибудь безделушку и много-много вина. Закусон сооружали армяне, выставляя потом целые тазы салатов на пластиковые столы. Мне, помнится, доверяли доставание некоторых дефицитных продуктов (дефицитных по причине их дороговизны на рынке при отсутствии у нас денег). Я смекнул, что вино здесь намного дешевле овощей и фруктов. Поэтому проще было сбегать на базар за дурманящей жидкостью, а потом просто сходить на нашу конюшню и поменять винцо на всякие репки-морковки, предназначенные непарнокопытным. И нам выгодно, и конюхам весело! А лошадям… Ну, ладно, ничего, потерпят как-нибудь.
Поскольку за давностью лет точно воспроизвести события всех праздников невозможно, опишу несколько моментов, свалив их в одну кучу. В разгар очередной попойки, ведя задушевный разговор на повышенной громкости, услышали мы дикий крик. Возникла пауза и вопрос: «Эт чё?» Решили, что не стоит обращать внимание, но вопль повторился, причём ясно было, что кто-то отчаянно призывает на помощь. Опрокидывая пластиковые стулья мы вскочили и бросились к выходу. Выбежав на улицу, обнаружили следующее: из ближайшего окна торчала голова, которая плакала, кричала и нехорошо выражалась. Голова принадлежала тромбонисту Сашке Агееву. «Чего орёшь?» - «Да вот высунулся, а назад никак». Ну надо же… Там на окнах стояли простенькие решётки из вертикальных прутьев. Вот он голову высунул (неизвестно, зачем), а назад его уши не пускали. «А ты где, вообще-то?» - «Как «где»? С вами же в одной комнате». Зашли назад – точно! Вот его задница. И как это мы сразу не заметили… Надо было видеть, как общими усилиями мы его освобождали.
На одной из пьянок тот же Агеев, размазывая слёзы, громко обвинял Шакарова в вопиющей непорядочности. Причиной послужил факт несдачи государству казённой трубы при увольнении с работы. На Сашкину истерику Радамес Арамович рассудительно отвечал: «Э! Слюшай! Я там чэстно шестнадцать лет отработал. А потом они мене ни за что к ё… матери вигналь. Пачэму я должен им трубу отдават? Они её куда будет деват? В утильсырьё?! Ансамбль разогнали, студия нет… Им только водка нужен, музыка им до лампочка».
На небольшом празднике, устроенном всё в той же кухне по случаю моего дня рождения, очень оригинально выступал Алик Аваков. Тамада сидел рядом со мной, и перед каждым тостом наклонялся к моему уху.
- Тебе сколько?
- Тридцать девять.
- Уважяемые друзья! (это он уже стоя говорил), давайте выпием за юбилей нашего дорогого и горячо любимого…
И понеслось… Язык как помело, длина тоста традиционная, кавказская, импровизатор он в речевом жанре оказался не хуже, чем на трубе, в общем, мы не скучали.
- А родители у тэбя живы?
- Да.
- Давайте же паднимем бокалы за лёщиных родителей, замэчательных людей, васпитавщих такой вэликалэпный музыкант… и т.д.
Дальше опять беззвучное чокание пластиковыми стаканчиками, закусывание и разговоры.
- А ты женат?
- Ага.
- Минуточку вниманий прошу. Свой следующий тост я хочу поднять за лёщин жену. Вай, какая женщина! Красавиц, умниц! Персик!.. ну, дальше даже неудобно писать.
Вот ведь фантазёр. Расписал так, как будто знал с детства. А сам не только не видел не разу, но и о её существовании узнал две минуты назад.
- А дэти есть?
- Сын.
- А тэперь… Слюшай, ара, хватит жевать, когда тост говорят. Э-э, помалкивай там… Так вот. Давайте выпием за лёшина сына. Такой джигит растёт!
31 декабря было запланировано вечернее представление. Днём мы ещё шатались по городу, заглядывая в магазины и на базар с целью приобретения выпивки и закуски, поскольку в обещанный банкет верилось слабо. А зря.
Представление шло как обычно, но без пяти минут десять синьора конферансье объявили паузу. Досточтимой публике было объявлено, что по московскому времени наступает Новый год, и русским артистам надо выпить. Иначе никак… В оркестр были доставлены две бутылки газированного вина (которое у нас все почитают за шампанское) и пластмассовые стаканчики. После того, как оркестр дружно занюхал кислятину рукавом, спектакль возобновился.
Новый год. Оркестр.
Затем была организована пьянка за счёт заведения. На столах были какие-то салаты, отбивные котлеты (по-моему, из свиньи), выпечка типа слоёного торта и 250-граммовые бутылочки сухого вина. Оркестр, увидев такое ограничение в напитках, обиженно засопел носом… Куприянов через переводчицу узнал, что одна малюсенькая бутылочка – не предел. Можно подойти к кому-то сильно ответственному и поменять пустую на полную. Почему-то это не особенно вдохновило его подопечных, возможно, здесь стала сказываться некая московская спесивость известных и знающих себе цену музыкантов. Мол, не царское это дело – за добавкой бегать, должны сами нам на стол принести. И тут впервые у меня обнаружились задатки пронырливого снабженца. Сбегав раза два с пустой посудой к раздаточному столику и напоив соседей по столу, я решил сыграть по-крупному. Подойдя в очередной раз туда, где происходил обмен, я обнаружил директоршу, самолично распоряжавшуюся процессом. Показав ей пару пустых флакончиков и произнеся магическое слово «тутто оркестра», я вернулся к месту расположения лабухов с целым ящиком. Можно только догадываться, насколько я вырос в глазах коллег.
Новогодний банкет.
А когда танцы в манеже и пьянка вокруг него закончились, началось самое интересное. Народ весь улёгся, а меня потянуло на подвиги. Проникнув в пустое помещение шапито, я огляделся, и не заметив ничего подозрительного, принялся планомерно обшаривать район недавней пьянки. Оказалось, что иностранным артистам не шибко понравилось дешёвое газированное вино, и ограничившись двумя глотками, они оставили всё это на столах. Ну, я быстренько повтыкал пробки назад и притащил домой с десяток почти полных бутылок. Вторая ходка завершилась притаскиванием обычного вина, негазированного. Затем пошла та самая свинина в фольге, хлеб и прочая жратва. Завершились похождения, как и положено, десертом.
Утром мои соседи по камере испытали шок. Затем к нам на экскурсию, утирая слюни, стали приходить обитатели смежных вагончиков. А Серёжа Аглинцян прямо предложил: «Слюшай, давай ми этого Перебейноса вигоним, а ты будищ у нас инспектор. Какой маладэц, вай, вай…» Жрали мы эти трофеи целую неделю.
Финал.
Ну, в общем, не заработали мы там ни фига. В назначенный срок отвезли нас назад к воздушному вокзалу и посадили в аэроплан. Я тащил эту чёртову «Ямаху» и жалобно скулил по поводу своей неприкаянности в Москве. Весь оркестр клятвенно, перебивая друг друга, заверил меня, что без приюта я ни в коем случае не останусь и ободряюще хлопали по свободному плечу, на котором не висела сумка с барахлом. «И инструмент твой поможем донести. А как же! Ты теперь наш человек!»
Куприянов в самолёте сидел непохмелённый и очень хмурый. Ему, видимо, не давала покоя ситуация в оркестре, накалённая до весьма значительного градуса. Забегая вперёд, могу сказать, что армянская диаспора музыкального коллектива нажаловалась на его бездействие (по денежному вопросу) начальству. Начальство поступило сверхмудро: дабы не обижать заслуженного композитора и не менее талантливых музыкантов просто… ликвидировало оркестр вообще.
Надо сказать, что к концу поездки мне было сделано предложение перейти к ним на постоянную работу, совмещая её с не менее постоянной работой в Пензенском цирке. Ну, всё правильно – родной пензенский балаган работает зимой, а московское шапито летом. Была бы мне обеспечена круглогодичная занятость, регулярные загранпоездки, а самое интересное – работа с такими профессионалами. Перспектива рисовалась и на записи дисков, озвучивание кинофильмов и т.д.
Труппа цирка.
Не получилось. Но в том моей вины нет.
Приземлились в Шереметьево и тут снова повторилась история с моим паспортом. На сей раз капитан погранвойск поставил меня в угол, как первоклассника, а сам побежал разбираться. На мои робкие попытки построить логическую схему о том, что будь я беглый каторжник с расстрельной статьёй – хрен бы я стал возвращаться на Родину, мне было велено помалкивать и ждать. Потом капитан принёс мой паспорт и сказал, что всё в порядке. Сгруппировавшиеся по кучкам оркестранты мгновенно похватали такси и растворились в клубах метели. Обо мне никто не вспомнил. Помёрзнув малость, я нашёл собрата по несчастью – дагестанского конюха из номера Вильдановых, и вместе с ним отправился в гостиницу РАО. Там мы с ним назюзились с горя, а наутро я, поднатужившись, потащил DX-7 в родной «Росгосцирк».
В Главке уже топтался понурый Купа, а сидящая за столом в кабинете и подпирающая кулаком голову мама Женя огорчённо сказала мне: «Я предполагала, что поездка не денежная, но чтоб до такой степени… Домой-то есть на что добраться?» Я ответил, что нет, хотя сохранившиеся 30 долларов лежали у меня в кармане. Евгения Анатольевна со вздохом достала свой кошелёк, отсчитала нужное количество бумажек и велела писать заявление на высочайшее цирковое имя по поводу такого вот несчастья. «Я потом сама эти деньги за билет получу, а ты дуй на вокзал. И не переживай, я тебе это безобразие компенсирую, осенью поедешь в Германию».
За шампанским она меня в этот раз не послала…
Посреди ночи раздался стук в дверь купе, а потом ввалились два милиционера и потребовали документы. «Доллары есть?» - «Есть» - «Предъявите». Кошелёк был осмотрен и возвращён. «А чего у вас?» - «Да проводника обокрали, тысячу долларов увели». Затем милиционер поинтересовался, знаю ли я Мишку Ахмаева, коли я представился, как цирковой музыкант. «А как же! Да мы друзья с ним». Милиционер улыбнулся, вернул паспорт и пожелал счастливого пути.
Ну вот и всё.
P.S. В Германию я не попал, потому, что на дворе был уже 1997 год, и Михалыч начал агитировать оркестр ехать во Францию. А потом… Потом маму Женю отправили на пенсию.
